Держава (том второй)

— Вот это апартаменты, — восхитился Рубанов, обозревая огромную комнату с распахнутым окном.

— Проветрю и марлей завешу, а то всякой неуставной дряни налетит…

— Да уже налетело, отмахнулся от жирной мухи Аким.

— Кровати сдвинуты. Сейчас с помощью денщика растащим их к стенам, и отдыхай сколько хочешь. До меня, видать, оргию устраивали с мадамами, — мечтательно произнёс Игнатьев. — Война, брат…

Вскоре сидели за уставленным бутылками и блюдами столом, ведя неспешные разговоры.

Поужинавший Козлов размеренно храпел в каморке.

— Я числюсь младшим артиллерийским офицером в корпусной батарее Штакельберга, — пояснил граф. — Его приказом, мы приданы дивизии генерала Гернгросса. За шрапнелями приехал. Может, наступать скоро начнём? — вопросительно глянул на Рубанова.

— Когда–нибудь обязательно начнём, — утвердительно произнёс тот. — Кстати, в буфете мукденского вокзала офицеры шепчутся, что корпус Штакельберга вскоре направят на выручку Порт—Артура.

— Значит, так оно и будет, — хлопнул по коленке ладонью Игнатьев. — Это в Европе источник информации — газеты, а здесь — Восток. У китайцев — базар, у русских — вокзал. Кстати, все местные рикши бурно обсуждают маршрут похода. Как только генштабисты нанесут их выводы на карту, так и в путь, — заржав, вновь шлёпнул ладонью о колено. — Ведь у меня троюродный брат — мукденский генштабист. Он и посодействовал в получении этого шикарного номера. Думаешь, китайский распорядитель узнал, что я граф, и этот дворец подсубботил? Хрена!

— Полагаю, дал ему взятку борзыми щенками… Подрастут — отведаешь… А пока — за победу! — поднял стакан с вином Аким, прислушиваясь к диким воплям из соседнего номера.

— Офицеры гуляют! — хохотнул Игнатьев. — Война, брат, — отчего–то вздохнул он.

— Пока не война, а позорище! — нахмурился Аким. — Японская артиллерия долбит нас с закрытых позиций… За сопкой поставят пушки и палят, невидимые и недоступные для наших пушкарей.

— Вот черти косорылые, — в сердцах опрокинул в себя ещё один стакан Игнатьев. — А ведь наш артиллерист, подполковник Пащенко первый разработал теорию перекидного огня…

— А на практике применили обученные немецкими военными, японцы, — разлил по стаканам вино Аким, вновь прислушавшись к дикому воплю, ругани и смеху из соседнего номера.

— А вы, многоуважаемый Аким Максимович, за солдатскими сапогами прибыли или шинелями? — с явным сарказмом поинтересовался граф.

— Не за тем, не за другим, весьма многоуважаемый Сергей Рудольфович. Самому следует приобуться–приодеться, — вытащил из–под стола ногу в солдатском сапоге, одновременно кивнув на спинку стула с сиреневым кителем. — Да и рубаху денщик подарил, — хохотнул Аким. — Мы с Зерендорфом вовремя лишнюю форму на хранение отправили. Завтра пойду склад искать.

— А чего его искать? — в свою очередь разлил по стаканам вино Игнатьев. — Я сам вчера там сапоги взял, — тоже выпростал из–под стола ногу, — и китель. Прежний не кровью, как герои, а вином залил… Ну и орут эти заготовители, транспортники и, как их, интенданты.

— Словом, все армейские фарисеи, — подытожил Рубанов, с улыбкой глянув на открывшего рот графа. — Не надо было занятия в корпусе пропускать, — добродушно упрекнул его, чуть не оглохнув от гомерического хохота.

— И на хрена нам эта желтороссия? — отсмеявшись, начал философствовать Игнатьев. — Сибирь ещё не освоена, так Ялу им подавай, — кивнул в сторону запада, где, по его понятиям, находился Петербург. — Да за троюродным братом ещё черти меня понесли, — расстроено вытянул стакан с вином, громко крякнув.

— Значит, мы едим утку, а не собачку, — пришёл к выводу Аким, — рассмешив опьяневшего голиафа. — Каковы бы, Сергей Рудольфович, не были причины войны, мы с тобой — русские офицеры, которых обучали побеждать любого врага, тем более не уступать ему в храбрости и умении воевать. Наша офицерская честь не позволяет нам отступать и проигрывать баталии.

— А генеральская — позволяет. Как говорит мой брат, капитан генерального штаба Игнатьев, генерал Куропаткин взял за пример кампанию 1812 года.

— Надеюсь, до Москвы он не станет отступать? — задал сам себе вопрос Рубанов.

— Шрапнели завтра получу для своих «трёхдюймовок», так дадим япошкам жару, — поднявшись, выхватил рубановскую шашку с красным темляком, и, взмахнув ей, заорал: — По макакам, шрапнелью — огонь!

На минуту город Бодун застыл в тишине.

— Рикши на базаре сейчас выясняют, что это было? — шёпотом сообщил графу Аким, оглянувшись на приоткрывшуюся дверь, с торчащими в проёме головами «армейских фарисеев» из соседнего номера.

— Это не по вам! — ещё раз махнул тот шашкой и головы исчезли, словно их отрубили.

Прислушавшись к храпу Козлова, Игнатьев задумчиво промолвил, отложив режущее боевое оружие:

— Вот пример трудолюбивого российского денщика… Даже выстрел «трёхдюймовки» не разбудит его, — с долей зависти уселся за стол и приложился к бутылке, совершенно игнорируя стакан.

Вновь блаженно крякнув после проделанного действа, ладонью утёр губы, и скосил глаза на облитую вином рубаху.

— Вино — это кровь тыловых героев, — хмыкнул Аким. — Надолго тебе мундира не хватит.

— Молчи, и будешь долго жить, — возмутился граф. — О, смертный, задумывался ли ты о том, что шрапнель начиняется 260 пулями, и одна 8‑ми орудийная батарея способна в считанные минуты стереть с лица сопки не только пехотный батальон, но и полк кавалерии.

— Не всегда ты уроки прогуливал, — поощрительно побарабанил по столу пальцами Аким. — Однако забыл, что шрапнель малоэффективна при стрельбе по укрытым целям. А мы на сопке так можем укрыться… Хрен увидишь, — развеселил графа.

— Слушай, Рубанов, пошли в соседний номер, в картишки перекинемся, — взял со стола две бутылки вина. — И я познакомлю тебя с «жучком», что складом с обмундированием руководит.

Утром, в меру похмелившись, на двух фудутунках: Аким с «жучком», и двух экипажах с рикшами: садист Игнатьев и денщик Козлов — по мысли Рубанова, чтоб в полку потом хвалиться, направились по пыльной, длиннющей улице к вещевому складу.

Неуверенно выбравшись из фудутунки, интендантский офицер прошёл в раскрытые настежь ворота, распёк за что–то унтера–каптенармуса, и махнул рукой офицерам, дабы заходили в святая святых Маньчжурской армии.

Велев надумавшему было смыться рикше, что с перекошенным от усталости лицом, на трясущихся ногах прильнул к стволу дерева, ждать его, Игнатьев царственной походкой шагнул в прохладу склада.

За ним последовали Рубанов с Козловым.

Упаковку с одеждой нашли неожиданно быстро.

«Второй день везёт», — отметил Аким, переодев сапоги с рубашкой и купив на выигранные вчера деньги два белых кителя — себе и Зерендорфу. Сиреневое чудище велел Козлову запаковать для памяти, подарив денщику свои солдатские сапоги и две офицерские сорочки.

— Папиросы не желаете? — засуетился каптенармус. — Есть ещё фуражки, портупеи, бинокли.

— О-о! Бинокль нужен.

— Пройдёмте, вашбродь, — обрадовался торгашеский унтер.

Узрев рядом с биноклем папиросы «Белый генерал», Рубанов не устоял:

— Почём?

— Десять штук — 5 копеек. Не папиросы, а зефир в шоколаде. А вот ещё «Оттоманъ», питерской табачной фабрики. Не дым, а крем–брюле.

Скептически оглядев картинку на пачке, с двумя над чем–то ржущими запорожцами, один из которых смолил трубку, а другой — папиросу, Аким отказался, купив взамен две упаковки туалетного мыла «А. М.Жуков». Подумав, купил себе коробку мыла с сидящей перед зеркалом довольной дамой в белом платье, а Зерендорфу — с покупающим на базаре мыло, боярином. Вновь поразмыслив, купил Гришке папиросы «Суворов», 10 штук — 5 копеек, и серебряный портсигар с вензелем на крышке… Ещё немного поразмышляв, и себе взял такой же.

Позавидовавший Игнатьев купил папиросы «Пушка», 5 штук — 2 копейки, с фигурами трёх офицеров на коробке, стреляющих из пушки папиросой, и красочную литографию «Офицеры пажеского корпуса». Подумав, прикупил коробку леденцов в виде футляра для бинокля.