Лодки уходят в шторм

Жалкий вид промокших, усталых аскеров никак не вязался со словами этой бравой песенки-марша, вызывал улыбку и насмешки людей, собравшихся с Кораном, цветами и хлебом-солью в предместье Галайчиляр для встречи губернатора.

Мелик-Еганов поднялся в здание краевой управы и, наследив на паркете, принял власть от Ильяшевича. Полковник Ролсои, дымя трубкой, удовлетворенно кивал головой, как командир полка, примиривший двух своих повздоривших офицеров. Переступая с ноги на ногу в луже, натекшей с его одежды, Мелик-Еганов произнес короткую речь о наступлении новой эры в жизни Ленкоранского уезда, выразил надежду на дружное сотрудничество с муганцами ради окончательного искоренения большевиков.

На этом церемония приема-сдачи власти завершилась.

Над краевой управой взвилось мусаватское знамя.

А вечером состоялся банкет. Во главе стола сидел полковник Ролсон, по правую сторону от него — Мелик-Еганов, по левую — Ильяшевич. Разморенный экзотическими яствами талышской кухни и французским коньяком, закупленным в бакинском магазине "Космополит", Ролсон, неразговорчивый по натуре, произнес большую речь.

— Господа, — говорил он, — в момент торжества мне приятно отметить, что наша миссия выполнила задачу британского командования. Мы водворили порядок в этом многострадальном крае, внесли успокоение. Все события войны между муганцами и мусульманами должны быть забыты, и никакие претензии ни вы, — ткнул он трубкой в сторону Ильяшевича, — ни вы, — в сторону Мелик-Еганова, — не должны предъявлять друг другу и сообща пользоваться плодами победы над нашим общим врагом…

Так состоялось примирение вчерашних противников. А через три дня оно было скреплено "мирными условиями", подписанными членами британской миссии, мусаватского правительства и муганского командования. Во исполнение одного из пунктов этих условий Мелик-Еганов пригласил Ильяшевича и других его офицеров сотрудничать в военных органах. Ильяшевич согласился. И когда в Ленкорань прибыл генерал Салимов со своим отрядом, на Форштадте, украшенном коврами, зеркалами и цветами, рядом со встречавшими его Мелик-Егановым и прочим мусаватским начальством находился и Ильяшевич со своими офицерами.

Генерал Салимов незамедлительно начал чинить расправу над большевиками.

Утром следующего дня горожане узнали, что в уезде введено военное положение, а проходя мимо Маячной площади, с удивлением заметили, что в треугольном сквере исчез могильный холм с увядшими венками, обнесенный металлической решеткой. Не знали горожане, что ночью полицейские оценили площадь, а похоронная команда разрыла могилу, вытащила гроб с останками политкомиссара Ульянцева и на подводе увезла за город. Венки, побросали в могилу, сровняли ее с землей.

Расправившись с останками комиссара, каратели принялись за живых. Рыскали по селам, вылавливали укрывавшихся у друзей-азербайджанцев русских красноармейцев и партизан, хватали всех сочувствующих Советской власти. В городе и селах свирепствовали грабежи. Аскеры ограбили даже библиотеку и кабинеты гимназии, в которой их разместили.

Бесчинства приняли такой размах, что генерал-губернатор Мелик-Еганов был вынужден заметить Салимову:

— Ваши репрессивные меры совершенно расстроили мои планы.

— Но иначе мы не сможем очистить уезд от большевиков.

Ответ Салимова не удовлетворил губернатора. Он потребовал у своей канцелярии представить ему список содержащихся в тюрьме. В результате такой проверки кое-кто был отправлен в Баку или Петровск, некоторые освобождены под расписку о невыезде.

Ломакин подал губернатору прошение отправить его в Баку. Он рассчитывал, что там товарищи смогут (за взятку, конечно) вызволить его из тюрьмы. Пономарев отговаривал его:

— В Баку тебя не станут держать, Сергей, отправят в Петровск, к деникинцам.

— Ты, Иосиф, молодой судить, — отмахнулся Ломакин.

Вскоре его под конвоем привезли в Баку и сдали в портовый участок. Связаться с товарищами из Бакинского комитета партии ему не удалось, и все произошло так, как предсказал Пономарев.

Пономарев вышел из тюрьмы под расписку о невыезде. Освободили еще нескольких красноармейцев и партизан.

Перед морагентством табором расположились люди с чемоданами и узлами, ожидавшие посадки на очередной рейсовый пароход в Баку. Среди них находилась и Мария. Оставшись на острове Сара при больных и раненых, она мало чем сумела помочь им: сперва хошевцы, затем мусаватисты перетрясли госпиталь, одних расстреляли, других бросили и тюрьму, третьим предложили покинуть Ленкорань. Марию таскали на допрос, грозили тюрьмой, отправкой в Петровскую контрразведку, наконец потребовали покинуть уезд.

Сергей, ушедший после эвакуации советских войск в горы, в отряд Гусейнали, где находились и Салман и Ширали Ахундов, изредка спускался с гор, тайком пробирался в Форштадт, навещал мать, ожидавшую своей очереди на пароход в Баку. Это было связано с большим риском, и Ширали никогда не отпускал Сергея одного, посылал с ним группу крестьян-партизан, скрытно охранявших его и готовых в любую минуту броситься ему на выручку. Сегодня Сергей пришел проводить мать. Она больше не уговаривала сына ехать с ней, хотя тревожно было оставлять его, тяжело расставаться. Она без конца целовала сына, просила его быть осторожным, беречь себя.

Простившись с матерью, Сергей вернулся в отряд Гусейнали.

Каждый день пароходы увозили из Ленкорани одних беженцев, а из Баку доставляли других. Возвращались ханы, беки, торговцы, помещики — все те, кто бежал от белогвардейской краевой управы и муганской Советской власти. Возвращались, чтобы снова владеть землями и пастбищами, лесами и реками — всем, что было недавно национализировано и роздано крестьянам Советской властью. Беки и помещики жестоко мстили крестьянам, посмевшим пользоваться их исконными владениями. Эта месть была такой изощренной и невыносимой, что крестьяне забросали генерал-губернатора потоком слезных жалоб и прошений, посылали к нему ходоков.

Однажды пришли к резиденции губернатора десятка два крестьян из селения Герматук. Они сели на землю и заявили, что не двинутся с места, пока к ним не выйдет губернатор.

На крыльцо выскочил новый уездный начальник:

— Это еще что такое?! Вы знаете, кто я такой? Я бывший царский пристав Рустамбек Керимбеков! Запорю нагайками! Прочь отсюда!

— Не кричи, Рустамбек, мы помним тебя. Но даже в царское время помещики не издевались над нами, как сейчас, — сказал Азиз.

После падения Муганской республики и эвакуации большевиков многие партизаны из отряда Гусейнали, в том числе и его верный адъютант Азиз, разошлись по домам и попрятали винтовки. И вот, не вынеся издевательств Мамедхана, Азиз подбил односельчан идти с жалобой к губернатору.

— А ну взять его! — приказал Керимбеков, и полицейские кинулись к Азизу, но в это время на крыльцо вышел губернатор.

— Погоди, Рустамбек, не горячись. Встаньте, люди, встаньте и расскажите, с каким горем вы пришли ко мне.

Сельчане мгновенно поднялись и заговорили наперебой, спеша излить свою боль и обиду.

— Погодите, погодите, не все сразу! Пусть один скажет.

Сельчане подтолкнули Азиза.

— Бек, наше горе словами не опишешь. Мамедхан совсем озверел. Даже при Николае над нами так не издевались.

— Короче!

— Куда ж еще короче? Урожай в этом году будет плохой, не знаем, как уплатить ему обычную долю аренды, а он требует за все три прошлых года. Разве это справедливо?

— А разве справедливо захватывать чужие земли?

— Мы не захватывали, нам законная власть дала…

— Какая это власть? — рассвирепел Мелик-Еганов. — Грабители! Голь! Чужим добром легко распоряжаться!

— Ай бек, мы всего три месяца пользовались ею, еще ни одного урожая не сняли. Где же нам взять урожай за три года? Да бережет тебя аллах, на тебя уповаем, помоги нам, и так дети пухнут с голоду.

— Хорошо, я помогу вам. Уездный начальник приедет, разберется. Ступайте с миром, — заявил губернатор.