«Смотри мне в глаза!..»

Анатолий Алексин

«Смотри мне в глаза!..»

Примерно в семь или восемь лет после своего рождения он стал задумываться о том, что его ждет после смерти. Он не желал уйти из жизни так, словно никогда в ней не присутствовал. Оставить после себя громкую память сделалось его заветной мечтой. Но каким образом это осуществить?

Он решил постоянно что-нибудь воздвигать, строить.

И начал с песочных замков на пляже, возле реки. То была первая тренировка… Взрослые купальщики восхищались игрушечными дворцами так, будто собирались в них жить.

По нраву своему он был предводителем, — и сверстники в школе прозвали его Боссом, едва это слово вошло в моду. Классная руководительница, у которой он отнимал некоторую долю её, и без того ограниченного, «владычества», не без упрека спросила: «Ты задумал стать подлинным Боссом?». К тому же, его имя Борис и краткое Босс чуть-чуть напоминали друг друга. Со временем имя для приятелей как-то стёрлось, а прозвище, властно состоящее всего из четырех букв, осталось. Босс командовал и когда играли в футбол и когда смывались с уроков…

Боссом его продолжали величать и в последующей, взрослой, жизни. Но это было уже не его прозвищем, а его чином.

Как говорится, «прошли годы», которые на самом деле не проходят, а проносятся, пролетают. И наступила пора, когда у него образовалось безмерное количество «личного»: уже не песочные, а каменные дома и в городе и за городом; личный «Концерн»; личная советница, личный врач, личные адвокат и юрист-«теоретик»; личные секретарши, личные шофера… Всё это не считалось, а было его собственностью. При том, что именно масштаб собственности определял масштаб бизнесмена, коим он прочно являлся.

Из всех «личных» Босса особенно выделялась советница, грезившая выйти за него замуж. Он и сам обдумывал такой вариант, но, как истинный бизнесмен, не принимал второпях окончательных и важных решений. Что советницу огорчало… Тем более, что сама она, дабы упростить ситуацию, с мужем своим развелась. Она не откладывала своей женской судьбы в дальний ящик, предпочитая ему ближний ЗАГС. Предлагать и Боссу порасторопней разлучиться с явно затянувшимся холостяцким бытием советница себе не советовала… Но активней, изобретательней сосредоточиться на главном, ей казалось, совете — как увеличить финансовый капитал- она почитала своим долгом. Однако Босс, итак уже слывший более чем состоятельным, неожиданно для нее сообщил:

— Меня завлекают не сами купюры, а процесс и неординарность их накопления. — Он продолжал философствовать: — Композитор рожден ради создания музыки, художник — ради своих полотен, а я — ради денег. С той разницей, что они преподносят музыку и картины поклонникам искусства, а я преподносил деньги в основном самому себе. — Сказуемое о деньгах он произнес в прошедшем времени. И советница поняла, что её фантазия и находчивость должны в значительной степени изменить свой курс.

Вообще-то Босс с детства упорно не желал быть похожим на «всех». И даже на «многих» или «некоторых». Ныне же он, догадалась она, не хотел быть и таким, как «очень немногие», имея в виду своих, более чем разбогатевших, «коллег».

Непохожесть, индивидуальность всё упорней становились его лицом.

Говорил Босс тихо, чтобы в голос его надо было вслушиваться. И все подчиненные, прежде всего советница, привыкли четко улавливать и учитывать каждое его, внешне не очень четкое, слово. Потому сверх впечатляюще звучало для них редкое, но и неколебимое требование: «Смотри мне в глаза!». Оно раздавалось, если иной позволял себе быть не вполне искренним или если докладывал обстановку замысловато, пытаясь о чем-либо умолчать, а что-либо преукрасить. Того и другого Босс категорически не терпел. Иногда он прощал ошибки и срывы, но лжи — никогда.

Поэтому советница ни разу столку его не сбивала. И ежели смотрела ему в глаза, то исключительно по собственному желанию.

Она чаще всех заходила к нему в кабинет, — как правило, по делам, но порою и вроде по ним.

Конечно, его спортивно-богатырская внешность и деловые победы усердно подталкивали, по мнению советницы, и к победам любовным. Он, бесспорно, боялась она, мог бы стать Дон-Жуаном. И делала всё возможное, чтобы на это у него не хватало времени.

А он сильней и преданнее всего любил не финансовые потоки и не женщин, а свою маму. Нельзя сказать, что сильнее всех на свете он любил и своего папу, поскольку ни разу в жизни его не видел.

Мама была фармацевтом.

— Учти, что здоровье очень обидчиво. И за пренебрежения к себе оно мстит, — предупреждала мама.

Усвоив это, Босс начинал каждое утро — а просыпался он рано — с плаванья. Плавал в любую погоду, но не допускал, чтобы его называли «моржом»: человек, согласно его взглядам, не должен превращаться в животное. Вообще к сравнениям и придуманным «определениям» он относился придирчиво. После купания уверенным бегом преодолевал километры…

Мама с житейскими просьбами к сыну не обращалась, ибо все её нужды он предвидел заранее. Но разведав, что где-то, даже в дальней дали, изобрели лекарство, способное приходить на выручку людям, их сберегать, мама незамедлительно ставила сына в известность. А уж он доставлял, подчас через горы и океаны, спасительное «открытие» маме, зная, что спасать — это её призвание.

— Вот если бы все бизнесмены… — с безнадёжностью, но и с гордостью за сына говорила она.

К приближавшейся юбилейной маминой дате он придумал подарить ей аптеку.

… Мама, к несчастью, до юбилея не дожила. А он пережил разлуку с ней как непостижимый кошмар. До той поры и после неё рыдающего Босса никто не видел. Аптеку же он всё равно купил: от таких дорогих для него намерений Босс не отказывался.

Намерение было дорогим не в смысле потраченной суммы, — дорого было то, что в приобретенной аптеке мама трудилась столько лет, сколько он себя помнил.

Осиротевший сын до того роскошно преобразил аптеку, что, бывало, и люди, не нуждавшиеся в лекарствах, заходили туда. Просто посидеть, полюбоваться… Он самовольно присвоил аптеке мамино имя. А городские власти предпочитали быть с Боссом в ладу — и не возражали. Кроме того, подобный культ матери и им был по душе.

Советница же сообразила, что через сыновье обожание не грех и ей проложить дорогу к изобретению, которое давно уже вынашивала в своей находчивой, не знавшей отдыха голове. Хотя само изобретение касалось именно отдыха…

Привыкший еще в детстве выглядеть не таким, как его сверстники и вообще не таким «как все», он и подчиненных своих поучал:

— Оригинальность, непохожесть пусть привлекают к нам!

Советница и явилась к нему с непохожестью. Она давно действовала так, чтобы Босс отчетливее осознавал её значение, её незаменимость в своём бизнесменовском мире. А постепенно и в своей мужской действительности…

Она обладала не только страстным желанием стать его супругой, но и искуснейшей фантазией. И еще снайперской наблюдательностью. Давно уж она приметила, что кипы проектов, обещающих лишь денежное обогащение, жаждой для хозяина быть перестали.

И вознамерилась предлагать Боссу не многочисленные и чаще всего банальные проекты, а замыслила увлечь Босса одним, но никем еще непридуманным планом.

— Не станем расширять наш промышленный «Концерн»: он в полном порядке. Выглядит гигантом… Что вызывает зависть. А где зависть, там и месть! Мы сотворим нечто, как вы нас учите, ни на что не похожее, до чего никто не додумался. Как вы от нас требуете…

Она знала, что он не выносит лести. А он знал, что она это знает, но воспринял ссылки на его поучения не как лесть, а как искреннее понимание его воззрений.

Советница продолжала:

— Мы призваны создать мощный и гуманнейший «Дом доброты и спокойствия». Подадим благой пример! Помните, у Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой…»