Расплата

Допрос свидетелей заканчивается. Объявляется очередной часовой перерыв. По возобновлении судебного заседания наплыв публики настолько увеличивается, что уже через полчаса приходится закрыть двери. Жандармы, несшие охрану, получают строжайший приказ никого не впускать. Тут же произошел и любопытный комический эпизод, ибо охранники, не знающие в лицо Председателя, отказали ему в праве прохода внутрь помещения. Председателю пришлось долго убеждать жандармов, что дело без него слушаться не может, но его гневные возгласы ничего не дали. Пришлось вызвать жандармского офицера, который и провел Председателя в зал. Судебное заседание началось с опозданием. Председатель, заняв свое место, с облегчением заявил об окончании судебного следствия и предоставил слово защитникам.

Адвокат Стрельников — в мантии, плотный и крепко сбитый, с большим перстнем на левой руке, который он часто крутил, — неожиданно... отказался от слова, заявив, что, будучи в недалеком прошлом белым офицером, сомневается в том, что сможет быть достаточно объективным в данном деле. Однако он обязан подчеркнуть: белая армия России всегда была боевой частью союзных армий, совместно проливающей кровь в течение долгих лет мировой и гражданской войны. Он сел, уронив пухлое лицо на руки и задумался, словно забыв даже то, где находится. Его речь без сомнения произвела впечатление на собравшихся.

Вслед за ним слово получает присяжный поверенный Филоненко. Он поднимается — коренастый и самоуверенный, — стоит, твердо и широко расставив ноги. Его речь, проникнутая гневом, направлена в первую очередь против представителей следствия, которых он обвинял в безобразном поведении всего расследования. «Ни у кого нет доказательств вины той, которую судят, а пока содержат в тяжких тюремных условиях, подвергая бесчисленным допросам и моральным мучениям», — говорит он.

Слушая речи русских юристов и французских представителей судебных властей, которые ей переводил Цапкин, Плевицкая сидит согнувшись, прикрыв лицо левой рукой в черной лайковой перчатке, как будто только сейчас впервые поняв, что ей угрожает.

Конец своей речи Филоненко обратил целиком к присяжным. В ней имелся излишний пафос и уверенность, которую многократно подчеркивала его поза, но следует признать, что выступление русского адвоката, пожалуй, сильно подействовало на чувства собравшихся в зале. Только присяжные реагировали на нее вяло. По их бестрастным лицам и одинаково усталым позам трудно было предположить, куда направлены мысли, что у каждого на уме, и к какому выводу он склоняется. Опытный защитник, перестраиваясь на ходу и меняя тональность выступления, стал обращаться исключительно к присяжным с еще большим пафосом и напором.

«Какая ужасная драма развивается здесь, перед вами, господа присяжные! — восклицал он. — Какая ужасная драма разъединила этих женщин! Какой ужасный секрет таится в голове подсудимой, бледное лицо которой говорит яснее любых слов покаяния. Я хочу вновь и вновь подчеркнуть, господа присяжные, что в нынешнем процессе речь идет не столько о похищении светлой памяти генерала Миллера, не только об очищении его имени от всевозможных нападок, но и о чести всей русской эмиграции во Франции. Плевицкая, по моему глубокому убеждению, не виновна в покушениях на видных деятелей русской эмиграции — в вызове за пределы страны Миллера, в похищении генерала Кутепова. Известная русская актриса — слабая женщина, господа. Это доказывает отсутствие фактов у следствия или неверное их толкование. Обратите внимание хотя бы на первый. Плевицкая спокойно выбирала себе платье в то время, когда ее муж Скоблин предавал Миллера, и она знает об этом?»

Филоненко подробно останавливается на ошибочном толковании действий Скоблина и Плевицкой в день похищения, анализирует не получивший достаточного подтверждения тот факт, что они не остановились на вилле, а внезапно вернулись в город, чтобы переночевать в одном из отелей. Следствие уверяет: их тянуло на место преступления, как тянет каждого преступника туда, где он осуществил свою злую роль и совершил тяжкое правонарушение. Но факты, где факты, господа?!. Следователь Рош всеми силами поддерживает версию, что Скоблин и Плевицкая еще задолго до похищения генерала Кутепова, являлись опытными, хорошо оплачиваемыми агентами Москвы. Отсюда, мол, и обилие денег, позволяющее покупать одно за другим — и виллу, и автомашины, и придерживаться того образа жизни, который они широко демонстрировали. После похищения Кутепова их материальное положение еще более улучшилось, а Плевицкая, де, не смогла дать правдоподобное объяснение этому. Утверждается, что русская актриса все великолепно знала и всецело руководила мужем, получала и отправляла шифрованные им письма, хотя на суде она предстала перед всеми малограмотной, ограниченной, с трудом оценивающей все происходящее. Значит, опять голословное утверждение. Этого мало, чтобы решать судьбу человека...

Слово получает Марш. Обращаясь к Плевицкой, комиссар патетически восклицает: «Есть еще время, мадам Плевицкая, сказать правду. Скажите, что вы сделали с генералом Миллером? Вас умоляют об этом вдова и его сын».

Пауза. Гробовая тишина воцаряется в зале. Надежда Васильевна начинает все судорожней дышать, всхлипывает и рыдает. Вопрос Марша остается безответным. Он обращается к присяжным: «Эта женщина, которая сидит на скамье подсудимых, — изменница и предательница. Она недостойна даже вашего презрения!» — и Марш вновь подробно рассматривает разные версии исчезновения Миллера, выставленные свидетелями и защитой во время предварительного и судебного следствия. По его глубокому убеждению, единственно правильная версия — это след, по которому сознательно не пошла французская полиция, получившая приказ министра внутренних дел Дормуа, след, который из Парижа ведет в Гавр, а оттуда на борт советского судна.

Собравшиеся аплодируют. Комиссар поднимает руку: он требует тишины. Он продолжает: «Остальные версии исчезновения генерала Миллера и бегства Скоблина созданы искусственно и не имеют никаких оснований». Марш не скупится на упреки в адрес полиции.

Пытаясь утешить плачущую госпожу Миллер, Марш заканчивает свою речь такими словами: «Плевицкая не пожалела вас, мадам. Французское правосудие не пожалеет Плевицкую!»

Общие аплодисменты.

Слово предоставляется прокурору Помонти.

В своей сравнительно короткой речи прокурор указывает, что по суду совершенно безразлично, какими мотивами руководствовалась Плевицкая и Скоблин, кого они представляли на французской земле — агентов ГПУ, свою русскую разведку или немецкое гестапо. Присяжные должны вынести свое решение о вине Плевицкой (ее и только ее мы можем судить сегодня!).

По мнению прокуратуры, Плевицкая, как было доказано на процессе, является сообщницей своего мужа и ответственна перед законом... Поэтому правосудие требует для Плевицкой пожизненной каторги!

В зале точно разорвалась бомба. Невообразимый шум. Голоса и выкрики с мест сливаются в общий гомон. Громко рыдает Плевицкая. Она откидывается назад и сидит так всю остальную часть заседания, не проявляя, кажется, более никакого интереса к тому, что происходит в зале.

Защитник Филоненко в резкой форме полемизирует с Помонти. Он заявляет: как и во всяком процессе, проходящем во французском суде, и ныне не может быть речи о мщении, лишь о правосудии. Посему он обязан помочь добиться истины, чтобы восторжествовало, наконец, правосудие. Из-за этого ему придется говорить о некоторых вещах, о которых, может быть, и не следовало говорить тут — об очень резком выступлении против военных кругов русской эмиграции, без учета того, что и здесь имеются разные течения, интриги, недопустимые экстремистские представители наподобие генерала Туркула и некоторых других. Во всем этом французскому судопроизводству разобраться трудно. Во всяком случае, данное судебное разбирательство не установило истины и не доказало вины Плевицкой. Также голословны все данные о «Гаврской версии», не имеющие документальных доказательств и основанные лишь на показаниях весьма противоречивых и случайных лиц, многие из которых не внушают абсолютно никакого доверия (Туркул и его окружение, например, как и многие другие военные русские эмигранты из самых разнообразных групп, чье политическое лицо также весьма неопределенно).