Расплата

Адвокат привез кассационную жалобу. Плевицкая, не читая, подписала ее. На время действия кассации приостанавливалось исполнение приговора. Поэтому осужденную не переодели в арестантское платье — мешкообразную юбку, кофту из грубого сукна и белый полотняный чепчик. Несколько месяцев она оставалась и в прежней камере — до решения кассационного суда. Если приговор будет кассирован, Плевицкую должны будут передать новому суду присяжных, в другом департаменте. Если приговор останется в силе, переведут в Агепо, в женскую каторжную тюрьму. Тогда остается лишь маловероятная надежда на помилование или сокращение срока каторги президентом республики...

Надежды, надежды!.. 7 апреля 1934 года Плевицкая покинула, наконец, парижскую тюрьму «Птиит рокет», где провела почти полтора года, обжилась среди заключенных, надзирательниц, монашенок, относившихся к ней с определенными симпатиями. В камерах даже собрали для нее 150 франков, на которые ей купили пару туфель и провизию на дорогу... От посетившего ее Филоненко она узнала об отклонении кассации и вступлении приговора в силу. Известие поразило ее. Она рухнула на койку и проплакала весь день и ночь...

Было составлено от имени Плевицкой прошение о помиловании и подано министру юстиции Марщандо. В прошении, между прочим, говорилось: «Плевицкая — искупительная жертва. Она заплатила за преступную деятельность некоторых иностранных организаций во Франции и вновь и вновь твердит о своей полной невиновности. Осужденная убеждена, что след ее мужа рано или поздно отыщется, он даст о себе знать, и тогда все обвинения против нее спадут, как осенние листья с некогда пышной кроны дерева...»

Плевицкая не скрывала, что путешествие из Парижав каторжную тюрьму в фургоне для заключенных, разделенным на крошечные зарешеченные кабинки, очень пугает ее.

«Боюсь, запрут меня там и останусь я одна в этой клетушке на всю жизнь», — говорила она тюремщикам...

«Путешествие» Плевицкой началось. Первый этап — поездка из «Птит Рокет» в тюрьму Фрэн под Парижем, где собирали партию заключенных для отправки дальше. Либо в Ренн, либо в Агепо. Плевицкая бродит по камере в арестантском платье и котиковом манто. Она очень страдает: не может исповедываться, ибо в «Птит Рокет» нет русского священника...

В виде исключения, по приказу министра внутренних дел, Плевицкой разрешено свидание с адвокатом. Эта небольшая задержка позволила ей избежать отправки с партией в Ренн. Плевицкая получает направление в тюрьму Фрэн — всего в 15 километрах от Парижа — целый тюремный городок, окруженный высокой каменной стеной. Следует миновать одни ворота, другие. Возле третьих показать разрешение монахине. Слева от стены расположены дома тюремного персонала. Справа — большие корпуса для заключенных, больница, колония малолетних и даже ясли для детей арестованных. Миновав ворота, заключенный попадал в небольшую приемную. Стол и два стула, табуретка для арестанта, голые стены — вот их обстановка.

— Голубчик вы мой, — «обращается к Филоненко с рыданием в голосе Плевицкая. — Ангел! Спасибо, что не забыли меня, несчастную. Гляди, старухой стала я в этом Фрэне. — Полосатое платье арестантки, из-под которого торчит рубаха из грубой холстины, чепец на голове, толстые чулки и сабо и впрямь старят ее чуть не на два десятка лет.

Адвокат рассказывает ей о посещении министра юстиции — он просил о возможности замены одиночного заключения на общую камеру. Есть надежда.

— Буду за вас денно и нощно молиться, — говорит Плевицкая. — Снизошли до меня, спасибо. А еще спасибо митрополиту Евлогию: батюшку прислал, чтобы меня исповедовать. Очень утешил меня батюшка... У меня же и гроша нет. Вот и кофе пью без сахара, хлебушком закусываю. Беда — кофе мне пить нельзя: сердцебиение начинается. Кофе да кофе, а чая нет. Одно осталось развлечение — пятнадцатиминутная прогулка во дворе. Встаем в шесть сорок пять. В мастерской клеим разную картонную мелочь за два франка в день. А у меня б тысяч судебных издержек, остается франк, из которого половина — на мое тюремное содержание... Я знаю: никогда не выйду отсюда и мужа — Колечку — никогда не увижу. Сердце у меня часто болит, особо если в карете куда везут, разделенной на клетки. Тут не быть мне живой, знаю. Просьба у меня: вы можете передать письмо госпоже Миллер?

— Нет, таких прав у нас нет, — решительно отказывается Филоненко.

— Тогда скажите ей, что я страдаю за нее, что думаю о ней. Она прекрасный человек. Пусть простит меня. Пусть поможет в моем горе и присоединится к просьбе о помиловании. Земно ей за это кланяюсь...

Надежда Васильевна, стоя на пороге приемной, провожает гостя. Медленно закрываются двери. Треск ворот... вторых... первых.

Вскоре, по слухам, Плевицкую перевозят в Ренн.

Несмотря на все усилия адвокатов и даже на просьбу Наталии Николаевны Миллер, обратившейся к министру юстиции с мольбой о смягчении участи Плевицкой, условия содержания ее в тюрьме Ренна не изменились. Каторга оставалась каторгой — с выговорами, денежными штрафами, лишением права пользоваться кантиной (магазином), смирительной рубахой и карцером в виде наказания, запрещением часовой прогулки и переписки на два-три месяца. Небольшая порция масла, сыра, 800 граммов хлеба и тарелка бараньего рагу, два раза по кусочку сушеного мяса в неделю — вот и весь рацион осужденной.

Через три года в Ренне Плевицкая умирает. По другим данным, ее расстреляли гитлеровцы, оккупировавшие Париж, север Франции и не пожелавшие разбираться с каждым из особо опасных преступников.

Так ушла из жизни великая русская актриса. Совсем недавно — уже в 1990 году — по документам стало совершенно ясно, что Плевицкая давно была платным агентом НКВД так же, как и ее муж, генерал Скоблин.

Настоящая актриса, она сыграла свою роль до конца, может быть, и сама поверив, что была невиновна в преступлении. Да и считался ли в те годы преступлением любой способ борьбы против «врагов народа», какими были объявлены белые российские генералы?..

Глава шестнадцатая. ГЕНЕРАЛ МИЛЛЕР И ЕГО ПРОТИВНИКИ

1

Поезд шел на Гавр. Шаброль решил, что там, в огромном порту, за ним следить будет труднее, а в том, что следить за ним будут, он не сомневался. То, что он не увидел никого из тех, кого можно было принять за преследователей, ни о чем еще не говорило: таких, как он, родное ведомство не выпускает из виду; быть может, даже «Профессор» не знал того, кто наблюдает и за ним, и за подчиненными ему людьми...

Но отступать некуда. Сдаться на милость Деревянко — безумие. И бесполезная, бесправная смерть.

Если он сумеет вырваться из Франции и доберется до какого-нибудь тихого уголка земли, он сумеет передать в Москву свое письмо, рассказать о том, как действуют за кордоном типы, подобные «Профессору», написать правду об отношениях за рубежом к действиям советского правительства (он теперь был уверен, что Деревянко на свой лад переделывает все донесения подчиненных ему разведчиков, докладывает в Москву только то, что должно понравиться начальству)...

«Холодная голова и чистые руки» — знаменитое требование Дзержинского давно забыто. Руки многих разведчиков запятнаны кровью, они втянуты в ту грязную игру, где главные козыри — ложь, похищение, убийство. Он напишет об этом в Москву, он расскажет обо всем, чему был свидетелем и — увы! — не по собственной воле зачастую — участником. Кому адресовать письмо? Сталину? Очередному наркому — они меняются в последнее время часто, один за другим. Он еще подумает об этом, письмо должно быть основано на точных фактах, быть лаконичным и твердым. Страшно думать о том, что случится, если его все-таки выследят и схватят. Вряд ли убьют сразу. Они уже имели такую возможность и не раз. Могут увезти в Москву и посадить в какой-нибудь сфальсифицированный процесс. «Троцкистский центр в ИНО ГПУ», скажем? Это вероятно, если у них в подвалах имеется еще несколько детей «гнезда А рту зова» (неужели он действительно арестован, дал себя арестовать?).