Проклятие Баальбека

Сегодня решалась судьба Великой степи, и Китбуга пошел на Курултай. Ему не хотелось, чтобы верх взяли сторонники Гуюка, своенравного и заносчивого сына Угэдэя. В год Лошади, когда реки только освободились ото льда, а трава еще не набрала силу, он оскорбил Бату и чуть не развязал в степи большую войну.

Кэраиты и найманы не хотели сражаться за Гуюка. Кто знает, чем бы все закончилось, если бы не внезапная смерть каана?.. На Великую степь снова легло черное траурное покрывало.

Бату распустил тумэны, и с тремя тысячами верных кэшиктэнов ушел на Итиль, где на месте разрушенного Булгара построил свою новую столицу.

Два года степь жила в тревожном ожидании. По улусам без устали сновали вестники Туракины и Соркактани-беки. Одни призывали монголов твердо держаться старой веры, другие ратовали за Мункэ, дескать, он мудр и справедлив, и сам Бату, старший в роде Чингиса, уважает его. Кто, как не он, достоин яшмовой тамги, на которой высечены бессмертные слова, омытые кровью многих тысяч нукеров:

— Бог на Небе. Хаган — могущество Божье на Земле…

На Курултай съехались лучшие люди всех монгольских племен. В открытой степи они поставили огромный пурпурный шатер, вмещающий две тысячи нукеров. Вокруг него располагались свирепые, высеченные из мрамора багатуры, призванные отгонять злых духов.

Китбуга взял на Курултай Архая. Ему хотелось подольше побыть с сыном, но едва они развернули юрту на пологом, заросшем тальником и осокою берегу Онона, как Хулагу позвал туманя к себе. Китбуга не посмел ослушаться и простился с Архаем, наказав, чтобы на Курултае он все время держался Доная.

Архай был высок и широкоплеч. По примеру Сохор-нойона он носил медную серьгу в ухе и никогда не расчесывал жесткие темные волосы.

Нукеры уважали его за храбрость. Китбуга не раз слышал, как они говорили, что в трудном бою он умеет поддержать и вселить уверенность в тех, кто уже давно растерял свои стрелы и надежды. Но тумань замечал в сыне удивительное равнодушие к добыче и воинской славе. Китбуга усматривал в этом влияние его матери, смиренной Борогчин, которая в любой войне видела только происки асуров…

Архай скрылся в степи, и Китбуга, сожалея, что ему так и не удалось поговорить с сыном, тронул коня к юрте Хулагу. Напротив нее гордо развевалось темно-фиолетовое знамя монголов, а по бокам стояли белые и красные стяги Орус-Кыпчак и Поднебесной империи.

Хулагу был в хорошем расположении духа. Он сказал, что Отец Вечно синего Неба явил к ним свою милость, и с этого дня в степи прекратятся раздоры и нестроения.

Китбуга и другие тумани вынесли из юрты резной трон из чистого золота и поставили его на вершине остроглавой сопки.

Сделалось необычно тихо, а потом вся степь взорвалась приветственными криками.

Китбуга заметил в толпе собольи шапки урусов, яркие кафтаны армян, и высокие чалмы посланцев багдадского калифа, и лисьи малгаи башкурдов, и шелковые халаты китайцев, и его охватила гордость, что здесь, на этих каменистых холмах, собрались представители стольких народов. И он закричал вместе со всеми:

— Бог на небе. Хаган — могущество Божье на Земле.

Откинулся расшитый тесьмой кожаный полог, и из шатра вышел Мункэ. Он был в черных гутулах, белом тэрлике и золоченных доспехах.

— Хвала Создателю! — облегченно вздохнул Китбуга. — Он услышал мои молитвы.

Кэбтеулы усадили Мункэ на трон.

— Мы желаем, мы просим, мы требуем, чтобы ты стал нашим ханом! — сказал Хулагу, и радостный гул побежал по холмам.

Но едва Мункэ взмахнул золотым каанским буздыханом, как в степи установилась звонкая тишина.

— Если вы хотите, чтобы я был вашим ханом, то служите мне мечом! — воскликнул Мункэ.

— Мы готовы! — закричали монголы в едином порыве, и тысячи сабель рванулись из расписных ножен…

Кэбтеулы разостлали на земле белую кошму, на которую усадили каана и его молодую жену.

— Взгляни ввысь и узнай Бога, — торжественно произнес Хулагу. — Если ты будешь почитать своих багатуров по их достоинству и силе и заботиться о простом народе, Бог даст тебе все, что ты пожелаешь.

— Но если ты забудешь заветы предков и нарушишь Джасак, — сказал Хубилай, младший брат хагана, — то сделаешься ничтожен и жалок. И у тебя не будет даже кошмы, на которой ты сейчас сидишь.

Он первым, давая знак орхонам и кэбтеулам, схватился за кошму. Они высоко подняли над головой Мункэ и его жену.

— А, хурый! — крикнул Хубилай. — Слава Хагану — Владыке середины мира, что есть середина всему…

В степи еще не смолкли радостные крики, а к Мункэ уже подвели несчастных сторонников Туракины.

Их раздели до пояса и бросили на землю.

Кэбтеулы ударили в барабаны, и Мункэ, сжалившись над заговорщиками, велел сломать им хребет. Они стойко, без единого крика, как и подобает знатным монголам, приняли смерть. Так в свое время погибли Джамуха и Джучи — названный брат и старший сын Чингиса…

Год Мыши принес большую войну. Армянский царь Гетум просил Мункэ о помощи против багдадского карифа. Он писал хагану, что агаряне не дают паломникам прикоснуться ко Гробу Господню.

Мункэ призвал к себе Хулагу и приказал ему наказать халибо-солтана.

Китбуга лично снаряжал свой тумэн. Он смотрел, чтобы каждый нукер имел по два колчана стрел, кожаную баклагу-борхото, далинг, где должно храниться сушеное мясо, хотя в случае крайней нужды любой монгол мог рассечь вену запасной лошади и утолить жажду кровью, а потом перевязать рану жильной ниткой.

Хулагу приказал уйгурам и киданям покинуть степи, лежащие между Каракорумом и Бишбалуком и навести мосты через бурные горные реки.

Собираясь на войну, Китбуга говорил, что она будет последней для монголов. Об этом написано в книге судеб. Но Борогчин не разделяла уверенности мужа. Однажды она не выдержала, сказала, что хорошо бы Архаю остаться дома.

Китбуга сдвинул к переносью желтые клочья бровей, спросил хмуро:

— Разве можно удержать в клетке вольного кречета?

Услышав их разговор, тяжело поднялась со своего ложа Алга-хатунь.

— Я подзадержалась на этом свете, — сказала она, щуря подслеповатые глаза. — Асуры уже давно стучатся в нашу юрту. Если ты не убережешь Архая, погибнет весь наш род.

Китбуга молча вышел из юрты и долго смотрел, как на горизонте медленно гаснет узкая розовая полоса заката.

Слова Алга-хатунь зародили в душе сомнение. Он хотел просить Хулагу разрешить Архаю остаться дома, но потом раздумал. Если сын узнает об этом, то будет презирать его.

На рассвете в ханскую ставку пришел Буха-заарин. Он был в боевых доспехах.

— Ты нарушил обет? — спросил Хулагу.

— Нет, — ответил Буха-заарин.

— Тогда что привело тебя к нам?

— Вам понадобится моя помощь.

Столпились стада за рвами, гурты и табуны. Нукеры не спеша седлали коней.

Китбуга знал, что впереди их ожидает долгая дорога, и не всем суждено вернуться к родным очагам.

Тумань отпил кумыс из деревянного иракского, обшитого серебром ковша, сказал, обращаясь к Буха-заарину:

— Благослови нас, ахай.

Буха-заарин снял тяжелый, потускневший от времени медный крест, поднес его к губам Китбуги и запел, ударяя в бубен:

— Абай-бабай, Отец Вечно синего Неба, сделай нас бесстрашными и неуязвимыми для стрел агарянских и помоги одолеть Мангатхая и злых шумнусов его…

ВЕТВЬ ДЕСЯТАЯ

— Абай-бабай, Отец Вечно синего Неба, сделай нас бесстрашными и неуязвимыми для стрел агарянских, и помоги одолеть Мангатхая и злых шумнусов его, — говорили монголы, и никто не мог остановить их, как если бы Создатель и в самом деле помогал им.

Кыпчаки выкликнули султаном Айбека. Это явилось неожиданностью для других мамлюков. Кыпчаков было больше всего, но они предпочли туркмена. В благодарность Айбек назначил Кутуза верховным везирем. А тот сделал Бейбарса командиром дворцовой стражи.

Багдадский кариф просил помощи у Айбека, но султан отказал ему.

Мамлюки глухо роптали. Они хорошо понимали, что над правоверными нависла большая угроза, и если султаны и эмиры не сумеют договориться между собой, слуги Иблиса возьмут Каир и снова обратят их в рабов.