Чаша страдания

Мужчины, которых она собиралась привлекать в институте, настоящими мужчинами еще не были. Немногих из них, кто мог одеваться модно — в узкие брюки и длинные пиджаки, подсмотренные в иностранных фильмах, — называли «пижонами» и «стилягами». Единственным пижоном в Лилиной группе можно было считать весельчака и балагура Виктора Касовского. Он носил фасонную шляпу ярко-зеленого цвета с лихо загнутыми вверх полями.

Лиля буквально купалась в атмосфере новых знакомств и новых интересов. Насколько все это было непохоже на школу! Теперь из запуганной и угрюмой школьницы, какой она была недавно, она вдруг перевоплотилась в общительную хохотушку. Вскоре ее уже знали многие на курсе и она знала чуть ли ни всех. Но больше всего она, конечно, сблизилась с ребятами из своей группы.

С первого дня на курсе возникла атмосфера влюбленности. Восемнадцатилетние всегда к этому готовы, всегда этого ждут и думают об этом. Девушки охотнее всего обсуждали романтику и любили посплетничать. Они составляли большинство: шестьдесят процентов курса. Медицинская профессия в Советском Союзе считалась специальностью второго сорта, женской специальностью, и при выборе высшего образования стояла далеко позади многих технических профессий. Врачебная зарплата была нищенской, вдвое-втрое меньше заплаты инженера и даже ниже заработка квалифицированного рабочего. Естественно, большинство молодых мужчин стремились к техническому образованию и глядели на студентов-медиков свысока. Традиционно считалось, что в медицинский институт поступают в основном люди без особого призвания и талантов, а большинство девушек как раз такие и есть.

Но медицина всегда имела и никогда не перестанет иметь притягательную силу. Главное в привлекательности медицинской профессии — это ее гуманитарная полезность, равной которой нет ни в какой другой профессии. Студенты знали, конечно, что их будущая работа оплачивается низко, но это не останавливало их. Многие любили медицину с юных лет и мечтали стать врачами. Девушки не хотели идти на тяжелую инженерную работу в цеха заводов и на стройки — все-таки работа врача чище и приятнее. Им, будущим матерям, медицинские знания будут полезны не только для помощи пациентам, но и для их детей и семей. А среди молодых мужчин, которые пришли учиться в медицинский институт, были целенаправленные юноши. Они понимали, что медицина включает в себя широкий спектр практических и теоретических наук. Это позволит им в будущем работать в лабораториях и институтах, где платят лучше.

Таким был Руперт Лузаник, худощавый высоколобый брюнет, молчаливый очкарик. Он всегда мягко улыбался и выглядел застенчивым. Когда разговаривал или отвечал на семинарах, то стоял со склоненной набок головой и скрещенными ногами. Девушки хитро поглядывали на нескладного парня и скрыто улыбались.

С первых семинаров Руперт поразил всех, в том числе и Лилю, глубокими знаниями и очень обстоятельными ответами. По каждому предмету он отвечал спокойно, ясно и солидно. Из разговоров с ним ребята постепенно выяснили, что он очень начитан. Но больше всего их поразило, что он хорошо знает немецкий язык, сам учит французский и собирается так же выучить английский. Удивленно спрашивали:

— Зачем тебе столько языков?

— Хочу читать иностранную научную литературу.

Виктор насмешливо спрашивал:

— Где ты ее достанешь? Ведь в библиотеках только русские книги и журналы.

Руперт улыбался застенчивой улыбкой:

— Я хожу в Ленинскую библиотеку и в Библиотеку иностранной литературы.

— Ну, ты даешь! — только и мог сказать Виктор.

Всем это казалось необычным. Знание иностранных языков было в Советском Союзе потерянной культурой. Новая прослойка интеллигенции, сменившая уничтоженную и изгнанную с работы прежнюю, была малообразованна и языков не знала.

И как раз недавно началась широкая пропагандистская кампания против преклонения перед заграницей и за «отечественные приоритеты». Страна еще больше отгородилась от остального мира «железным занавесом», иностранная литература в нее почти не проникала, иностранные языки «вышли из моды», были не нужны. И молодой человек, изучающий три языка, да еще самостоятельно, казался чудаком, чем-то вроде редкого ископаемого. Но когда в группе заходили споры о чем-либо из текущих дисциплин, то самыми правильными были суждения Руперта. Он высказывал их приятно улыбаясь и сдержанно. Бывало, кто-нибудь из ребят чего-то не понимал, и опять обращались к нему:

— Руперт, можешь ты мне объяснить?

Он задумывался, закатывал глаза под стеклами очков к потолку, молчал несколько минут, даже вздыхал — казалось, что ответа не будет. Но после такой подготовки он открывал рот и неожиданно начинал сыпать ясными и подробными разъяснениями. Ребята ценили этого чудаковатого, с их точки зрения, ученого студента, относились к нему с уважением, а вечный шутник и скептик Виктор Касовский дал ему прозвище Кладезь Мудрости. Но его не совсем обычное имя всем казалось сложным, поэтому его стали звать просто Рупик.

47. В борьбе за приоритеты

Лиля жила как в угаре. Вихрь знакомств с однокурсниками и непривычной «взрослой» учебы полностью закрутил ее и заполнил все время. Учиться было трудно — в первом семестре, прямо со школьной скамьи, пришлось заниматься лабораторной химией и физикой, анатомией, биологией, латинским языком, а ко всему этому еще и марксизмом-ленинизмом. Учебников не хватало, в библиотеке выдавали один на двух-трех студентов. Единственным учебником, который мог получить каждый, был «Краткий курс истории Коммунистической партии Советского Союза», довольно толстая книга, пособие по марксизму-ленинизму. Ее полагалось конспектировать и показывать конспекты преподавателю на семинарах. Особое место в ней занимала четвертая глава — об основах марксистской философии. Преподаватель с придыханием говорил:

— Эту главу написал сам товарищ Сталин.

Ее надо было выучивать почти наизусть. На самом деле это и был единственный способ отвечать по ней, потому что основы философии были написаны очень запутанно и понять содержание было почти невозможно. Лучше всех эту главу выучил китаец Ли. Он все еще плохо говорил по-русски, но буквально «шпарил» текст от начала до конца со смешным и малопонятным акцентом. Молодым рассмеяться ничего не стоит, поэтому на его ответах вся группа отворачивалась, не зная, куда девать лица и как скрыть улыбки и фырканье. Преподаватель, возможно, тоже не понимал его речь, но кивал в такт головой и в конце с большим удовлетворением восклицал:

— Молодец, товарищ Фуй!

Тут уж раздавался несдерживаемый смех. Ли не совсем понимал, над чем смеялись, он был абсолютно серьезен. Виктор тоже оставался серьезным, в перерыве похлопывал его про плечу:

— Ничего, Ли, мы тебе поможем выучить русский язык.

— Да, да, русськи язык… русськи язык, — повторял Ли, — очень тлудьний, очень тлудьний.

— Ну, не трудней вашего китайского, — подмигивал Виктор.

Необычность присутствия на занятиях китайца и странность его внешности среди русских сделали Ли центром внимания всей группы, все старались ему помогать. Он благодарил, вежливо улыбался, и узкие щели его глаз совсем склеивались:

— Спа-си-ба, спа-си-ба…

— Не спасибА, а «спасибО».

— Спасибо, спасибо, — повторял он, старательно выговаривая.

Он поражал трудолюбием и быстрыми успехами, выучивал все быстрее и лучше всех.

— Ли, как ты все так быстро запоминаешь?

— Нядя поминить, нядя поминить. Товарищ Ленин говориль: учитися, учитися и учитися. И наш великий кормычий товарищ Мао Цзэдун сам тоже учитися и учитися и нас послал учитися. Мы очень, очень любим товарищ Мао Цзэдун.

Верноподданнические заявления китайца никого не удивляли — в Советском Союзе все, как попугаи, твердили о любви к Сталину. А про Китай знали только, что страна это очень бедная, людей там много — втрое больше, чем в СССР. Какая там политическая атмосфера, знали мало, а про самого Мао — еще меньше. В газетах появлялись его фотографии со Сталиным, а в день семидесятилетия Сталина 21 декабря 1949 года Мао сидел по его правую руку на торжественном заседании в Большом театре — знак необычно скорого сближения. С недавних пор по радио стали часто исполнять новую песню: «Русский с китайцем — братья навек», припев шел в плясовом ритме, со словами: