Держава (том второй)

«Шесть батальонов, ваше превосходительство», — ответил один из пленных.

«Я знаю, что в бою участвовали две русских дивизии».

«Всё верно. Мы и дрались, как две дивизии».

«Барон Куроки встал и произнёс тост: «За здоровье храбрых воинов…» — Вот так–то, господа. Своей храбростью 11‑йвосточно–сибирский полк добился уважения врага. И не только врага, но и наших генералов, — снова улыбнулся полковник. — Многие нижние чины награждены Знаком отличия военного ордена, «солдатским Георгием». И, что большая редкость, сам генерал–адъютант Куропаткин в Харбине, где находится на излечении отец Стефан, наградил его Георгиевским крестом 4-ой степени, — значительно оглядел офицеров. — Отмечены наградами и все присутствующие здесь, — поднялся с вязанки гаоляна командир, и офицеры немедленно вскочили на ноги. — Молодые наши подпоручики высочайше жалованы Знаком к ордену Святой Анны 4-ой степени, для ношения на холодном оружии. Остальные получили более высокие награды. Списки награждённых и ордена привезут завтра из штаба дивизии. На общем построении, господа, и получим свои награды. Рубанову с Зерендорфом надлежит самим приделать орденские знаки к шашкам… Но в дивизии есть умельцы. За день прикрепят к эфесу орден и нанесут надпись «За храбрость», подвесив знаменитый красный темляк из орденской ленты с круглым помпоном на конце, — вытащил свою шашку и продемонстрировал молодёжи эфес с небольшим полувершковым орденом.

Подпоручики с душевным трепетом оглядели красный эмалевый крестик на золотом поле, окружённый красным ободком с золотой короной наверху.

Через несколько дней в полк прибыло пополнение, и Рубанов с Зерендорфом, оставленные пока командовать ротами, критически глядели на «сражателей», многим из которых стукнуло по сорок лет.

Задумчиво покрутив красный помпон на эфесе, Аким стал разбивать запасников по взводам.

«Как эти чёртовы солдатские сапоги трут, — прихрамывая, обходил неровный строй унылых людей, столкнувшись взглядом с весело пялившимся на него тридцатипятилетним бородатым запасным.

— Будьте здоровы, барин, — не по–военному поздоровался тот. — Ясно дело, не узнаёте… А я ведь из вашей деревни. Рубановский, — улыбнулся он. — В Питер с гостинцами от Ермолая Матвеевича Северьянова приезжал. И вас видел. И юнкером, и офицером. Призвали вот на войну, — расставил в стороны руки, изобразив недоумение. — А у нас ещё мосток не оправлен, — ухмыльнулся, вызвав ответную улыбку Рубанова.

— До сих пор не починили? — хмыкнул Аким, с трудом припоминая давным–давно виденного человека.

— Всё не досуг как–то, — засмеялся солдат. — То кузнец заблажит… Солнце у него завсегда высоко висит… То Коротенький Ленивец раньше времени напьётся…

— Что за мост такой заколдованный? — весело произнёс подпоручик, вспомнив милую Рубановку и ощутив на душе лёгкость и умиротворение. — Все живы–здоровы?

— Дед Софрон позапрошлый год прибрался, — с улыбкой, как о чём–то давно случившемся и маловажном сообщил Егорша. — Чуть не сто лет старикан прожил, — вслух подивился он.

— Вот что, — решил Аким. — Вестовым ко мне пойдёшь.

— Слушаюсь, вашбродь, — радостно пристукнул пятками солдат. — А в соседнем полку ещё один наш земляк действительную тянет… Дришенко Артёмка. Гришки–косого сын. Вот бы к нам его перевести.

— Да я не генерал, — улыбнулся Рубанов. — Время будет, повидаемся с земляком. Но в полк перевести — это вряд ли.

Во всех трёх батальонах начались усиленные занятия с пополнением.

Георгиевский кавалер Сидоров, приказом по полку был назначен взводным командиром, с присвоением чина младшего унтер–офицера. А его друг, георгиевский кавалер Козлов, в чине ефрейтора руководил отделением.

Кроме небольших перестрелок с японцами боёв не было, и Рубанов отпросился у полковника съездить в Мукден.

— Солдатскими сапогами, что по вашему указанию получил, ноги до крови растёр, — помотал клюквенным помпоном. — А в Мукдене у меня целый мешок с одеждой хранится. Уж сапоги точно там есть. Да и китель сменить не помешает, — приводил обоснованные доводы командиру полка. — Владимир Александрович, и ефрейтора Сидорова со мной бы отпустили, — всё больше наглел Аким — с «клюквой» можно. К его удивлению, полковник Яблочкин согласился и на это, утвердив подпоручика в мысли, что наглость — второе счастье. Первое — любовь!

С прощальными словами Зерендорфа: «Аким, вина побольше привези», Рубанов, с георгиевским кавалером Козловым, на тряской двуколке направились к Ляояну.

Там, надолго не задержавшись, уже на поезде прибыли в Мукден.

Вдосталь набегавшись по «тыловым крысам», Аким выяснил, что одежда хранится на складе городка Бодун, что разбросал пыльные дома неподалёку от Мукдена.

К вечеру, опять на тряской двуколке, прибыли в город тыловой славы, разгульная жизнь в котором не замирала ни днём, ни, тем более, ночью.

Избавившись от двуколки, Рубанов с Козловым, на отяжелевших ногах брели по пыли не мощёной улицы с лавочками, магазинами и жилыми домами по краям, временами отбиваясь от торговцев, предлагавших купить всякую дребедень.

— Бодун пуа–пуа, — отпугнул лысенького, но с косичкой, китайского паренька Козлов, — наставив на того указательный палец с грязным ногтем.

Китайчонок не сдавался. Отпрыгнув на безопасное, на его взгляд, расстояние, настырно стал предлагать ефрейтору длинную иглу для чистки ушей.

В ту же минуту, из переулка, чёртиками выскочили ещё два китайчонка с навешенными на коромысла корзинами и, разложив их у ног военных, начали бойко предлагать товар.

— Каспадин офицела, — дёргал одной рукой за штанину ефрейтора китайчонок, — купи зелкальце своей мадамке, — другой рукой черпнул из корзины несколько маленьких зеркал. — А вот веел. Обдувает — замёлзнуть мона, — видя, что «офицел» не запал на зеркальце, предложил ему веер.

— Каспадин енелала, купи калёных бобов, — тормошил Акима другой торгашёнок. — Осень вкусни, — сидя на корточках, предлагал товар. — Или глиняную миську покупай.

— Из собачки что–нибудь вкусненькое есть? — лишь бы отвязаться, пошутил Аким, оглядываясь по сторонам.

— Собаська, собаська, — обрадовался китайчонок с косичкой. — В той лавке собаська вкусьня, — тыкал рукой в дом с золотыми иероглифами на синем полотнище. — Вкусьня–превкусьня, — пустил он слюни.

— Тьфу, прости осподи, — сморщился Козлов, — будто о поросёнке говорит, — слюни–то распустил, — вытаращил глаза на погонщика с верблюдом. — Вот так конёк–горбунок, — проводил его взглядом, отвлекшись на скрип колёс нагруженной мешками арбы, и весело заржал от вида трёх бредущих друг за другом осликов с поклажей.

— Ну–ка, мелочь неумытая, геть отсюда, — услышали басовитый голос, который словно ураганом смёл китайчат с их коромыслами и корзинами. — Мсье Рубанов?

— Герцог Игнатьев?! — обрадовался Аким. — Чую, пажеским духом запахло, — обнял давнего знакомого. — Кого здесь только нет, — удивлялся Рубанов, дружески хлопая по плечу графа.

— Смею доложить, даже верблюды имеются, о коих в книжке читал, вытянувшись, тряхнул эрудицией Козлов.

— Видишь, не только герцоги в этих местах водятся, — ухмыльнулся Аким.

— И офицеры в сиреневых френчах попадаются, — показав ефрейтору кулак, заржал Игнатьев, но резко оборвал смех, заметив малиновый помпон на эфесе шашки. — Рубанов! Да ведь «клюкву» следует торжественно обмыть, чтоб разрослась в третью степень, — с завистью прочёл на эфесе: «За храбрость». — Оказывается, ты не только пажей топишь, но и япошек, в Ялу. За Тюренченское дело получил? Как понимаю, в гостинице «Бодун» ты не устроен?

И на отрицательное покачивание головой продолжил:

— И не устроишься. Постояльцами заняты не только номера, но даже вестибюль и кладовки, — вновь оглушительно заржал он. — А у меня зарезервирован целый номер на одного… Приглашаю от всей души. И денщика в каморке поселим.