Даниил Московский

Накануне отъезда Олекса сидел за столом. Старики трапезовали, а гридин долго смотрел на хозяйского сына. Был он крупный и сильный, малоразговорчивый и добродушный. Звали отрока Петрухой, и Олекса спросил:

   — Не отправиться ли те, Петруха, со мной на Москву? Князю Даниилу такие воины нужны.

Старик ложку отложил, на гридня из-под густых бровей покосился. Недовольно заметил:

   — Ты, гридин, Петруху не искушай. Он смерд, пахарь, и его дело землю обихаживать. Ты вот от земли отошёл, он уйдёт, другие побегут, а кто хлеб растить станет? А без хлеба, гридин, как жить? Так что у Петрухи судьба ратая.

Накануне отъезда Олекса пробудился затемно. В избе горела лучина и пахло свежеиспечённым хлебом. Этот дурманящий хлебный дух живо напомнил гридню Дарью. С радостью подумал о предстоящей встрече...

Провожали Олексу деревней. Старуха положила в суму хлеба, а когда гридин в стремя ступил, отёрла слезу:

   — Прикипела к те, ровно к сыну.

А старик заметил:

   — Ты, отрок, не обессудь, что Петруху не отпустил, его удел пашню холить...

Застоявшийся конь легко нёс гридина лесами-перелесками. Ближе к Москве потянулись сосновые и берёзовые леса. Места ягодные, грибные. Глаза Олексы часто натыкались на целые семьи. Мясистые, не тронутые червями, они красовались тёмными и красными шапками. Не баловал, по всему, эти края грибник. Деревни редкие, малолюдные, земля конями ордынскими избита. Не успеет смерд хозяйство поднять, как коли не Орда налетит, так баскак заявится... И в поисках спасения уходил люд в глубь лесов.

О приближении деревни Олекса судил по редким хлебным полям. Они начинались у самых изб. Время осеннее, и поля щетинились жнивьём.

Близилась зима. Прижухлая листва, налившиеся алым соком кисти рябины.

О близости зимы говорили прохладные утра, только к обеду выгревало солнце. Оно ходило низко в небе, и едва выберется из-за Москвы-реки, как тут же спешит укрыться где-то за дальними лесами.

В дороге Олекса думал о Дарье. Ежели прознала она о его болезни, видать, думает, что и в живых Олексы нет. Да и как иначе, коли месяц густарь на исходе, листопаду начало, а Олекса всё не возвращается.

А может, позабыла его Дарья? И, подумав о том, гридин торопил коня. Ему не терпелось поскорее оказаться в Москве...

Вырвавшись из московского плена, князь Константин Романович потребовал созвать съезд. Съехались удельные князья в Дмитрове, но прежде чем съезд начать, уселись за общим столом, уставленным обильной едой, друг на друга поглядывают. Но вот поднялся старейший по годам смоленский князь Святослав Глебович, из-под седых бровей повёл взглядом:

   — Поднимем, братья, кубки с мёдом сладким, и пусть не будет меж нами распрей.

Не успели князья к кубкам приложиться, как возмущённый голос Константина Романовича остановил их:

   — О каком согласии речь ведёшь, князь Святослав Глебович, когда Даниил нож мне в спину всадил!

Загудели разноголосо за столом, кто в поддержку, кто против. Однако кубки осушили и спор продолжили. Тверской князь за Москву голос подал:

   — Малый удел у князя Даниила, а у него два сына в возрасте, им самим скоро наделы выделять.

   — Так ты, Михайло Ярославич, считаешь, за счёт Рязани? Коли ты такой добрый, от Твери оторви.

Молчавший до того великий князь Владимирский в спор вмешался:

   — Ведь ты, Константин Романович, с Даниилом ряду подписывал!

Рязанец вскипятился:

   — Брат твой, аки тать, за горло ухватил! Ко всему, ты, князь Андрей, его руку держал!

   — Говори, князь Константин, да не запирайся, — огрызнулся Андрей Александрович. — Княжество твоё эвон какое раздольное, и сам ты пауку уподобился — лапы разбросал.

   — Я паук? Нет уж, великий князь, это вы с братом сети плетёте!

   — Доколь, братья, вы будете ножи точить друг против друга? — снова подал голос князь Смоленский. — Не пора ли нам один за одного стоять, всё полюбовно миром решать!

   — Истину глаголешь! — враз поддержали его князья Ярославский и Ростовский.

   — Того и я прошу, — раздался скорбный голос князя Даниила. — Пусть Коломна будет на нищету княжества моего.

   — А и то так, — согласился смоленский князь. — Поди, не оскудеешь, князь Константин.

   — Ох, чую, князь Глеб, когда князь Московский тебя щипать примется, по-иному взвоешь! — выкрикнул с обидой рязанский князь... И махнул рукой: — Я сказываю, вы, князья порубежные, к Литве тянете. Оно всё легче, чем татары, а сами к согласию взываете!

   — Як Литве? Бога побойся, князь Константин. Подобру ли Чёрная Русь под Литвой? Аль мы ей заступ? Каждый о своём мыслит, а нас татарове и литовцы ровно клещами жмут.

Ростовский князь смоленского поддержал:

   — Воистину, Святослав Глебович, коли б мы против татар заедино стояли, может, и чувяки ханские не лизали.

Великий князь побагровел, но смолчал.

Сгустились сумерки, и холопы внесли свечи. Помолчав, князья снова принялись за разборки. Спорили до хрипоты, к еде не притрагивались. Наконец устали, и князь Андрей Александрович сказал резко:

   — Поелику между Москвой и Рязанью ряда о Коломне, то пусть будет, как ею определено, но впредь подобного не допускать.

Великого князя Тверской поддержал, а следом и другие голос одобрения подали, и только Константин Романович зло выкрикнул:

   — Во имя такой справедливости съезд собрали? — И, возмущённый, покинул палату.

Даниил вскочил, с шумом отодвинул лавку:

   — Чую, наведёт рязанец татар, коли отпустим его с миром...

Вёрстах в десяти от Дмитрова налетели на рязанских дружинников гридни московского князя, кого саблями посекли, кого копьями покололи, а тех, какие ускакать попытались, стрелы догнали. Самого же князя Константина с коня сбили, связали и в Москву увезли.

Кинули рязанского князя в поруб на долгие годы и словно забыли о нём удельные князья.

ГЛАВА 5

Осенью на Плещеево озеро по утрам ложились холодные туманы. В их молочной гуще растворялась водная гладь.

Тихо. Иногда тишину нарушит голос и плеск весла. Из липкого тумана выскользнет длинная рыбацкая ладья, направится к невидимому берегу.

Славится Плещеево озеро светлой жирной сельдью. Ею в обилии торгуют в Переяславле. Бочонки с сельдью развозят по всей Русской земле.

А ещё кормит Плещеево озеро переяславцев сушёными снетками. Со свежими снетками переяславские бабы пекут сочные пироги.

Переяславль всем городам русским город, потому как нет на Руси земли богаче. Здесь поля под рожью и пшеницей, овсом и гречей всем на удивление. Бог наградил переяславцев опольем.

За неделю до Покрова скончался переяславский князь Иван Дмитриевич. Гроб с телом стоял у самого алтаря каменной церкви Спаса, возведённой ещё Юрием Долгоруким. В те леса этот князь велел перенести Переяславль от Плещеева озера и заселил город людом.

Два дня в ожидании приезда князя Даниила провели у гроба переяславские бояре.

Московский князь приехал с сыновьями Юрием и Иваном. Явились Тверской Михаил, Ростовский Константин, Ярославский Фёдор, и только не было великого князя Владимирского.

В церкви у гроба Ивана Дмитриевича епископ объявил волю покойного — переяславская земля отныне едина с княжеством Московским...

Разъезжались князья с похорон недовольные, косились на князя Даниила. Каждый мыслил прирезать от Переяславского княжества кусок к своему уделу, ан Москве всё досталось.

Провожая Михаила Ярославича, Даниил спросил:

   — Князь Михайло, ведь ты не запамятовал наказ Ивана Дмитриевича, так ужли и ты зло на меня поимел?

Тверской князь бороду огладил, ответил миролюбиво:

   — Помню, Даниил Александрович, но, вишь, Фёдор и Константин обиду затаили — не попрощавшись, Переяславль покинули. Чует моё сердце, вместе с великим князем Владимирским пойдут на Переяславль.