Даниил Московский

Скрипнула дверь, и в опочивальню вошёл князь Андрей. Анастасия насторожилась. Он уселся в её ногах, долго молчал. Она ни о чём не спрашивала. Пожалуй, Анастасия знала, какой разговор поведёт Андрей Александрович. Последнее время он избегал княгини, все дни был пасмурным, готовился к зимнему полюдью.

Князь вздохнул:

   — Ты не убереглась, Анастасия, и горько наказала меня.

   — Аль я того хотела, княже Андрей Александрович?

   — Сколь лет ждал я.

   — Видно, так Богу угодно.

   — За чьи грехи? — усмехнулся он.

И в опочивальне снова наступила тишина. Наконец князь промолвил:

   — Кому стол наследовать?

Что она могла ответить ему?

   — Когда я брал тебя в жёны, то мыслил о сыне, но ты долго жила пустым цветом.

   — Моя ли в том вина?

   — Господь рассудит.

Сказал князь и будто хлыстом ударил княгиню. Она сжалась, попросила:

   — Дозволь, великий князь, мне в монастырь удалиться.

   — В келье покоя ищешь? Либо есть покой на земле?

   — Богу послужить хочу, вины свои отмолить.

При тусклом свете лампады, тлевшей под образами, Анастасия увидела, как зло сверкнули глаза князя.

   — Сердцем чуял, не любила ты меня уже с того часа, как взял тя в жёны.

Ничего не возразила Анастасия. Встал великий князь, подошёл к двери и, за ручку взявшись, бросил резко:

   — Поступай, как душа те подсказывает.

Не могло укрыться от великого князя Владимирского, что теряет он ханское благоволение. Почему? И так гадал князь Андрей и этак, ум отказывался понимать. Ужли семя недоверия посеяли брат Даниил и племянник Юрий?

Угроза потерять расположение хана страшила Андрея Александровича больше, нежели желание княгини Анастасии удалиться в монастырь.

Ныне хан Тохта обрёл невиданную силу, его власть распространилась от седых гор Урала и Закаспия до горбов Карпатских, и теперь ни один из князей не будет искать защиты у Ногая.

Дабы сохранить великий стол, владимирский князь Андрей Александрович весной отправится на поклон к хану, но прежде сходит на Переяславль, заставит переяславцев покориться воле великого князя.

Нельзя сказать, чтобы он не задумывался над словами Анастасии, что она хочет уйти в монастырь. Он не только не возразил, но даже и одобрил её желание стать монахиней. Если ей не суждено сделаться матерью, к чему быть женой?

В гридницу тиун заглянул:

   — Кажись, к снегу повернуло, ветер с моря задул.

   — Всё ли готово к полюдью, Елистрат?

   — Два десятка саней да полсотни гридней дожидаются санного пути.

   — С тобой боярин Ерёма поедет. Смердов не жалей, они на слезу давят. Особо проследи, чтоб рухлядь порченую не подсовывали, мех самолично проверяй. Кто из мужиков дань утаивать почнёт, того на правёж, дабы другим неповадно было.

Князь Андрей потёр крупный нос:

   — Вели печи топить, ночью колею.

И снова о полюдье заговорил:

   — Поторопись, Елистрат, ино баскаки наедут за ордынским выходом.

   — Люд злобится, хан ясак на откуп отдал.

   — На то ханская воля, и нам ему не перечить.

   — Я ль перечу? Откупщики-нехристи шкуру сдирают, как бы до смуты не довели.

   — Баскак — слуга хана, у него охранная грамота. Хан за баскаков с нас спросит, поди, не забыл, как мурзу Чету ублажали за бунт суждальцев? Кабы Тохта о том прознал, помыслить страшно. Все мы под его властью ходим и дышим по ханской милости.

   — Слух есть, княгиня нас покидает.

Князь Андрей Александрович посмотрел на тиуна строго:

   — Я княгине волю дал, и епископ благословил, пусть поступает, как ей Бог повелел. О том боле не воспрошай.

Тиун, прихрамывая, удалился.

   — Покличь боярина Ерёму! — вслед ему крикнул князь.

Узнав о смерти Ногая, княжич Юрий со смешком сказал брату Ивану:

   — Хан хана жрёт и тем сыт бывает.

На что Иван заметил:

   — Мыслю я, брат, настанет та пора, когда источится сила ордынская.

   — Не верится, велика она.

   — Ныне велика, а завтра? Печенежские аль половецкие орды малы были? Время, брате, время перетрёт.

   — Когда такое случится, нас жизнь сомнёт. Не доживём мы до ордынской погибели.

   — Нас не будет, другие увидят. Мыслю, к тому времени князья наши в разум войдут, к единению Руси потянутся.

   — А до той поры мы ещё не раз псами лютыми друг другу горло грызть будем...

Иван сказал с сожалением:

   — Тут я, брате, с тобой согласен.

Зима легла ровная, снежная, унялись ветры, и не давили морозы. Ночную тишину нарушали лишь караульные со стен:

   — Вла-ди-мир!

И сызнова всё замирало.

А на рассвете город пробуждался от колокольного звона, звали к ранней заутрене.

На первой неделе после Покрова покидала Владимир княгиня Анастасия. Умостилась в широкие розвальни вместе с холопкой, согласившейся разделить с госпожой её долю.

На розвальнях поклажа, вещи Анастасии, в руках холопки ларец из кипариса с серебряными монетами — вклад княгини в монастырь.

Накануне отъезда навестил Анастасию епископ Владимирский, грек Андриан, напутствовал:

   — Дочь моя, — говорил епископ, — в молитвах и послушании обретёшь покой мятущейся душе...

Утром, в час отъезда, вошла княгиня к мужу попрощаться. Тот встретил её холодно, промолвил:

   — С Богом. Замаливай не только свои грехи, но и мои.

И отвернулся...

Сани окружила дворня, приковылял тиун, скинул шапку, поклонился низко, чуть не коснулся снега бородой:

   — Путь те добрый, княгинюшка, завсегда помнить тя будем.

   — Ты, Елистрат, за великим князем доглядай, он ныне в тревогах. — Поманила тиуна и чуть ли не в ухо шепнула: — Заблудшийся он, на брата Даниила замахивается. Отговори, либо Дмитрием не сыт?

   — Ох, княгинюшка, аль те норов великого князя неведом? Ему власть превыше всего, за неё он и Орду на Русь наведёт.

   — Мне ль того не знать, оттого и волнения мои. Коли не сам, так руками ордынцев народ русский изводит...

Сани тронулись, и княгиня бросила на ходу:

   — Прощай, Елистрат, и вы, холопы, буду за вас Всевышнего молить...

Съехались во Владимире. Уж больно загадочно звал их, князей Ярославского и Ростовского, великий князь. Собрались в гриднице хозяин Андрей Александрович, Константин Борисович да Фёдор Ростиславич. О делах, зачем званы, говорить не торопились, пили пиво хмельное и меды выдержанные, закусывали выловленной стерлядью из проруби, жареным и варёным мясом молодой лани-важенки, солёными груздями и пирогами с брусникой.

Ели, перебрасывались редким словом, ждали, когда начнёт разговор хозяин. А великий князь на пиво нажимал, да всё знак отроку подаёт, чтоб кубки наливал. Князь Константин Борисович разрумянился, глаза озорные.

   — Впору девок-холопок, князь Андрей Александрович, пощупать!

Но великий князь шутку князя Ярославского не принял, да и ростовский князь из-под седых бровей бычился угрюмо. Буркнул:

   — Те, князь Константин Борисович, девки к чему? Разе подержаться?

   — Обижаешь, Фёдор Ростиславич, у меня в палатах не одна девка забрюхатела.

   — Грозился беззубый кобель волка загрызть.

   — Но-но, гости, к чему перебранка, поди, каждый свою силу имеет.

Тут отроки наполнили кубки мёдом, паренным на вольном духу и настоянным на ягоде малине. По гриднице потянуло таким запахом, что князья головами закрутили:

   — Славный медок, славный! Видать, великий князь, медовар у тебя знатный.

Князь Андрей Александрович улыбнулся, довольный:

   — Помню, такой мёд любил пить отец, Александр Ярославич.

   — Грех не пивать, — сказал князь Ростовский, — от такого медка душа распахивается.

   — Когда мурзу Чету ублажал за суждальцев, сколько истратился, такого мёда ордынец выдул, поди, с десяток бочонков да ещё пяток с собой прихватил.