Даниил Московский

Сильный конь, хоть и подуставший, легко нёс гридня. Под копытами мелькала земля. По ту и другую сторону редкие перелески, кустарники, овраги. Скоро начнётся степь, и тогда уйдёт рязанский князь. В степи и на ордынцев налететь можно...

Торопит Стодол дружинников. А гридни и сами чуют, приустанут кони — из этакой сечи да вдогон...

Рязанцев увидели неожиданно. Они передыхали, не ожидая преследования. Не успели коней взнуздать, как московская дружина налетела...

   — Князь Константин! — закричал Стодол. — Не будем рубиться, не прольём крови, аль мы не русичи? Князь наш хочет тебя на Москве видеть!

   — В плен берёшь, воевода?

   — То как разумеешь, однако жизнь тебе и гридням твоим обещаю...

Безлунная ночь. Тишина на Москве, только перекликается на стенах стража да лениво перебрёхиваются на посаде псы.

Не спится Даниилу Александровичу, задумчиво идёт он по Кремлю, и мысли его о рязанском князе, которого он вот уже месяц держит в темнице.

Вчера гонец привёз из Твери письмо князя Михаилы. Пишет тверской князь: доколь ты, Даниил Александрович, будешь таить Константина Романовича? К чему глумишься? Коломной овладел, и ладно...

Даниил, однако, опасается отпустить — освободит рязанского князя, а он к Ногаю кинется, и тот его пригреет, воинов своих даст, и хватит ли тогда у Москвы сил отбиться?

Сам того не замечая, оказался у темницы — бревенчатого сруба с дубовыми дверями, на которых навешен тяжёлый замок.

Караульный узрил князя.

   — Не уснул, страж? — спросил Даниил.

   — Как можно, княже.

   — Олекса, кажись?

— Я самый, князь.

   — Доволен ли службой, гридин?

   — Уж куда как.

   — И добре, стереги пленного в оба.

   — Аль отсюда побежишь?

Промолчал Даниил Александрович, ушёл, оставив Олексу размышлять о предвзятостях судьбы. Вот хотя бы Константин Романович. Княжил в Рязани, владел городами и землями, а ныне в темнице томится. Видать, истину сказывал старый гусляр: «Жизнь, Олекса, ровно поле в оврагах и рытвинах, того и гляди, ногу сломишь...»

Князь Даниил спрашивал, доволен ли Олекса службой княжеской. А что отвечать? Сыт Олекса, одет, по миру не скитается с сумой... А ещё Дарью повстречал... Тепло сделалось на душе у гридня, и не будь он караульным, так бы и пустился в пляс...

А князь Даниил Александрович поднялся по ступеням крыльца, поглядел на небо, затянутое тучами. Ни просвета, хотя бы где дыра открылась, звезда показалась.

В опочивальне, разоблачаясь, решил поутру призвать князя Константина, попытаться уговориться с ним по-доброму.

Побив на Оке не одну сотню татар, Даниил Александрович понимал — за это придётся ответ нести. Позовёт его Тохта и как оправдаться? Московский князь готов был и смерть принять, сыну Юрию наказы давал. Однако теплилась надежда, что те татарские воины были из орды злейшего врага Тохты — Ногая. Близилась осень. Молчит Сарай. Может, хан не обратил внимания, что князь Даниил прирезал к своему княжеству Коломну?

Со временем улеглись страхи, и теперь уже Даниил Александрович поверил — Тохта не придал значения своеволию московского князя и не разорит его княжество.

Они сидели в трапезной друг против друга и, хоть стол едой уставлен, к пище не прикасались.

Утром рязанскому князю баню истопили. Он попарился, грязь, какую собрал в темнице, смыл и теперь настороженно слушал, о чём говорил его недруг Даниил:

   — Ты, князь Константин, не гляди на меня волком. Я, может, для тебя и серый, но меня жизнь принудила. Коломна-то город земли московской.

   — Московской? — взбеленился рязанец. — С каких пор? Говори, Даниил, да не завирайся. Отколь Коломне княжества Московского быть?

   — Аль отец мой, Александр Ярославич, не владел ею?

   — Нет, не припомню такого!

   — Не желаешь вспомнить, так твоё право. А была, была!..

   — Ты, князь Даниил, байки для других побереги.

   — Ко всему, князь Константин Романович, Коломна у Москвы под боком. Ты же, поди, не забыл, как меня мальцом в Москве князем посадили. Княжество малое, нищее, и городов нет. Ты же землёй рязанской завладел, одних городов у тя пять, не мене. Ужли умалится княжество Рязанское, коли на нищету мою Коломну выделишь?

   — Те, Даниил, Коломну, Андрею — Муром... Вы, братья, звери хищные, ненасытные.

Даниил глаза прикрыл:

   — Попусту злобствуешь, Константин Романович. Коломна была рязанской, ныне московская, а ты у меня в плену, и я волен в жизни твоей и смерти.

   — Не стращай!

   — Я не стращаю, сказываю как есть.

   — Чего хочешь?

   — Ряду подпишем.

   — О чём?

   — Коломну за Москвой признай.

   — С ножом ко мне, ровно тать!

   — Не суди строго. Была бы твоя сила на Оке, ты бы с Ордой Москву разорил.

   — Орда, уходя, Пронск пожгла.

   — Ты татар сам навёл. Давай миром ряду подпишем, и отпущу тебя в Рязань.

   — А не подпишу?

   — Ох, князь Константин, не пытай меня.

   — Видит Бог, душегубствуешь.

   — То суди как хочешь.

   — Жизнь нас рассудит.

   — Как знать. Так как, Константин Романович, станем писать ряду?

   — Зови бояр. Седни быть по-твоему.

Мало прожил Олекса, да много повидал, иному и на две жизни достанет. С дедом-гусляром странствовал, гриднем стал, копыта его коня топтали дороги от Москвы до Твери, Переяславля, теперь в Рязань послал его князь Даниил, сопровождать рязанского князя.

С Олексой ещё два гридня. Третий день в пути, обо всём переговорили. Князь Константин впереди едет, в седле скособочился, у него, видать, свои мысли.

Чудно Олексе — зачем московский князь рязанского в темнице держал? От боярина Стодола слышал, за Коломну князья спорили. А о чём говорить, когда Москва Коломной овладела?

Гридин считает, жизнь княжеская слишком суетная. Неймётся князьям, друг против друга злоумышляют, войны ведут, норовят землицы у соседа урвать, смерда пограбить. Ко всему татар с собой приводят...

Размышляет об этом Олекса и удивляется алчности княжеской. Ужли мало им того, чем владеют, и отчего не берегут они Русь? Для того ли власть им дадена, чтоб разбои учинять?

Задаёт себе Олекса вопрос, а ответа не находит. Чаще думает гридин о Дарье... Его, Олексу, в Москву дед Фома привёл, а Дарью судьба из Владимира в Тверь вела, а оттуда в Москву, и всё для того, чтоб они встретились. Разве не счастье это?..

О счастье Олекса слышал в юные годы от кузнеца. Как-то забрели они со старым гусляром в Чернигов, и на ночлег пустил их кузнец. Кузница его стояла за воротами города, вросшая в землю, крытая дёрном. Гарью тянуло в открытую нараспашку дощатую дверь.

Кузнец поделился с гостями хлебом и луком, а из бадейки, стоявшей в углу, почерпнул квасу. Дед Фома заметил:

   — Скудно живёшь, мастер.

Снял кузнец кожаный фартук, поправил волосы, перетянутые ремешком, промолвил:

   — Это, дед, с какой стороны подходить, коли с живота, может, ты и прав. А я вот жизнью своей счастлив, людям добро несу. Бедный аль богатый что подаст за мой труд, и ладно. Всё едино нагими родились, обнажёнными и в могилу сойдём...

На пятый день издалека увидел Олекса главы рязанских церквей, стены кремлёвские. Рязань открыла князю Константину Романовичу ворота...

В пути подстерегла Олексу беда. Под Коломной хворь с ним приключилась. Горит гридин огнём, и всё у него плывёт, как в тумане.

В какую-то деревню въехали, Олекса с коня сошёл и, едва несколько шагов сделал, упал. Не слышал, как его в избу втащили, на лавку уложили, и, велев хозяевам выхаживать гридня, товарищи уехали.

Врачевала Олексу старуха, травами всякими поила, даже кровь отворяла, и только на десятый день гридин в себя пришёл. Обрадовалась старуха, а к вечеру вернулись и хозяин с сыном.

   — Ожил? — спросил старик. — Мы, грешным делом, думали, не жилец. Теперь день-два — и на ноги встанешь. Коня твоего сохранили...