Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

   — Но я намеревался задать вам совсем иной вопрос, ваше высочество. Изменившиеся обстоятельства, по всей вероятности, не могут не сказаться на последней воле вашего родителя.

   — Но мой родитель и государь жив, и говорить о его последней воле неуместно.

   — Напротив, для монарха это всегда уместно. Тем более что содержание завещания наверняка изменится.

   — Я не знаю содержания уже существующего.

   — Разве оно не предполагало передачу престола императрице Екатерине?

   — Не знаю.

   — Но чему же тогда могла служить её коронация?

   — Мне не кажется разумным высказывать вслух свои догадки или какие бы то ни было соображения. Они наверняка окажутся далеки от истины.

   — Но разве вы не можете прямо задать вопрос вашему родителю?

   — Я не стану этого делать. Достаточно того, что государь обладает полной свободой решения.

   — Вы имеете в виду «Правду воли монаршьей», подписанную в 1722 году. Но ведь для её осуществления не было необходимости короновать императрицу. Государь явно имел в виду что-то иное, каких-то иных наследников.

   — Я понимаю вашу любознательность в этом вопросе, герцог, но, к сожалению, не сумею её удовлетворить.

   — В момент подписания указа у его императорского величества было не так много кандидатур.

   — Но почему же? Это и его внук — царевич Пётр Алексеевич. Ему тогда исполнилось семь лет. Был жив его собственный сын, Пётр Петрович младший — царевича не стало в октябре следующего года. Наконец, это мы с цесаревной Елизаветой, наша младшая сестра Наталья Петровна и внучка императора — царевна Наталья Алексеевна, уже вышедшая из младенческого возраста — ей исполнилось восемь лет.

   — Боже, какая бесконечная литания женских имён! Ваше высочество, нам необходимо, совершенно необходимо узнать мысли императора. И по возможности — до обручения.

   — Государыня цесаревна! О, Господи, страх какой! Анна Петровна!

   — Чего расшумелась, Маврушка? И потом, перестань меня называть цесаревной. Сама знаешь, как матушка стала гневаться за этот титул. Мол, не мой он, так нечего и людей с толку сбивать. Герцогиня, и весь разговор.

   — Да Бог с ней, с герцогиней! Цесаревной ты на веки вечные останешься. Российской — не то что Голштинской.

   — Маврушка! Рассердить меня хочешь?

   — Ну, не буду, не буду, коль такой твой приказ. Ты лучше, цесаревна, послушай, о чём во дворце-то толкуют.

   — Опять!

   — Да нет здесь никого. Одни мы, одни! Иначе нетто с новостью такой к тебе бы побежала.

   — С какой?

   — Уж не знаю, с какого конца начинать. Помнишь ли, Анна Петровна, как скончалась принцесса Шарлотта-София?

   — Что тут помнить! Родила великого князя Петра Алексеевича — родильной горячкой и сгорела.

   — Дней-то после родов сколько прошло?

   — Недели полторы, помнится.

   — То-то и оно — полторы! А какого дохтура ни спроси, каждый скажет: родильной горячке срок всего несколько дней.

   — Откуда мне знать. Да и ты вроде у нас ещё не рожала, а уж от докторов сведений понабралась.

   — Да не я, не я, государыня цесаревна. Слухом земля полнится. От мамок всяких и доведалась: больно долго принцесса в горячке горела. Антонов огонь [18] — он ведь спуску не даёт. Едва успел прикинуться, уже нет человека. А тут промедление такое...

   — И что же?

   — Да уж ты не погневайся, разреши мне тебе ещё один вопрос задать: ты-то сама была ли в те дни у принцессы?

   — Окстись, Маврушка! Каким же манером мне тогда у принцессы быть было мочно, когда лет-то мне едва семь набежало.

   — Верно, верно, царевна. Значит, сама ты не бывала. Покойница государыня царевна Наталья Алексеевна тебя к ней не водила.

   — Никогда лишнего разу на половину принцессы государыня тётушка не захаживала, а тут ещё болезнь такая, кто знает, может, и прилипчивая.

   — Прилипчивая там, не прилипчивая, а только свидетелей нам с тобой днём с огнём, выходит, не сыскать.

   — А если и так, на что они нам?

   — Погоди, погоди, царевна, каждому овощу своё время. На похоронах ты была ли?

   — Нет, только сейчас подумала, не была. Не упомню, кто запрет такой наложил. Не государь ли батюшка?

   — Да и то сказать, царевна, какие там похороны. Принцесса люторкой оставалась, правда?

   — Веры не меняла, знаю. Так и в брачном договоре, государь батюшка рассказывал, указано было.

   — А коли отпевали её по люторскому обряду, так в церкви открытый гроб с покойницей не выставляли и прощаться с ней не прощались.

   — Господи, Маврушка, к чему ты клонишь?

   — Мне бы тебя не напугать, государыня цесаревна.

   — Что полагают — отравили принцессу-то? Потому и не показали?

   — Про отраву никто никогда не толковал.

   — Тогда что? Что ты мне, Маврушка, с утра пораньше загадки загадывать принялась. День сегодня какой шутейный у тебя выдался?

   — Как хошь, государыня цесаревна, назови, а что необычный — тут и спору нет. Я вот всё умом раскидываю: глупость мне сказали али нет. Одно знаю, нет дыму без огня.

   — Ладно, что сидела скучала, а то бы бесперечь на тебя осердилась.

   — Может, и сейчас рассердишься, почему мне знать. Ещё тебя, государыня цесаревна, вопросом донять хочу: почему бы твой покойный государь батюшка, как наследник овдовел, не стал ему другую супругу искать.

   — Может быть, и стал бы, да вскоре в западные страны поехал.

   — Вот-вот, матушка моя, поехал! Замуж Катерину Иоанновну выдавать, со всеми королями да герцогами встречаться, договариваться. Тут бы самое время и сынку жёнушку присмотреть. Союзы-то со всякими государствами ему, ой, как нужны были.

   — Твоя правда. Может, рукой на покойного наследника махнул, раз у братца уже сынок народился.

   — Народился! Мало ли деток твоя родительница за свой век рожала, а ни один сынок жить не остался. Кабы хоть маленько подрос великий князь, в какой-никакой возраст вошёл, а тут младенец в колыбели. На таком расчёт плохой. Твой-то братец в те же дни народился. Уж, кажется, какие пылинки с него ни сдували, как за ним ни следили, а не жилец оказался.

   — И впрямь, государь батюшка сам мне говорил, что с царевичем Алексеем Петровичем одна надежда у него на супругу была. У принцессы характер мягкий, деликатный оказался. Где ей было Алексея Петровича к рукам прибрать.

   — Нужна была супруга наследнику, тут и толковать нечего. А если так рассудить, что нельзя ему было жениться?

   — Это ещё почему нельзя? Вдовцу-то?

   — Вдовцу! А если не вдовцу?

   — Как это? Похоронивши супругу-то? Совсем ты мне голову закружила.

   — Похоронивши! Все знали, что в спальне наследник Алексей Петрович ни разу не побывал. На отпевание в церковь и то идти не пожелал. Государь Пётр Алексеевич какую ему выволочку, Господи прости, устроил. Да сих пор денщики вспоминают, как палкой сыночка охаживал, а тот упёрся и ни в какую. Стыдоба одна! И то сказать, по люторскому обычаю у гроба закрытого на стуле полчаса посидеть — невеликое дело. Так больно покойницы не жаловал. Да и сынку не обрадовался.

   — Государь батюшка вспоминал, как родители принцессины убивалися. Приехать не могли, а всё просили, чтобы дочь им в Бланкенбург отослали — в семейном склепе похоронить.

   — А чего ж не отдал государь Пётр Алексеевич?

   — Да ты что, Маврушка! Может, её деткам ещё на престоле российском быть придётся, а праха матери здесь не будет. Не с руки получится.

   — Вот теперь, государыня цесаревна, новость-то свою и могу рассказать. Один из голштинцев проговорился, из придворных твоих. Весточку какую получил. Будто принцесса наша София-Шарлотта вовсе и не помирала!

   — Полно тебе, Маврушка! Сказки это одни!