Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание

Так он потерял детей. Но пока суть его существования составляли страсти государственные, борьба за идеи, претворение которых в жизнь должно было улучшить самую жизнь, усовершенствовать, сделать, с его точки зрения, благо для общества, — наличие или отсутствие детей тревожило его мало. Теперь, разуверившись в своей борьбе, покатившись вслед за своими кумирами и партийными лидерами вправо, он с удесятеренной силой почувствовал одиночество, духовную пустоту именно в сфере личных, своих отношений с детьми, которыми, кажется, тяготился с момента рождения первого сына. Видимо, тогда это был протест против действий жены, женщины волевой и энергичной, которая — теперь это можно признать без утайки — целиком подчинила его. Не исключено, что именно ранняя смерть ее вызвала бурный приток его активности во всех жизненных сферах, в том числе и в политике, ставший своеобразным протестом против его прежней бесхребетности и аполитичности. Внутренние силы буквально распирали, разрывали его. Он полюбил карты, стал постоянным посетителем аристократического яхт-клуба на Большой Морской, где собирались жуирующие мужчины, любители вкусно поесть и повеселиться.

В нем бурно заиграла плоть. Тогда-то он впервые вломился однажды в узенькую, со скошенным потолком, подчердачную комнатку Арины и грубо овладел ею. И потом, дождавшись, пока заснет дом, неизменно приходил к ней — чистой, пышнотелой, с бело-голубой бархатистой кожей, и, сорвав одеяло, валился ей на большую грудь, пахнущую молоком. Арина молча и покорно принимала его ласки, и эта покорность, как ни странно, лишь усиливала его постоянное желание. Иногда он оставался у нее, засыпал, усталый, с неясным чувством гадливости по отношению к самому себе. С рассветом Арина будила его одной и той же фразой: «Идите уж, барин. Утро. Светает уже, не спят».

Николай Вадимович действовал как опытный конспиратор. Он был уверен: о его отношениях с кормилицей никто не догадывается. И ошибался. Ксения и во второй раз стала свидетелем его позора. Однажды она проснулась, мучимая неясными ночными кошмарами, и, поднявшись наверх к Арине, чтобы та защитила ее от дурного сна, увидела в ее кровати отца и полные муки глаза кормилицы. Ей показалось, страшный ее сон продолжается. Захотелось закричать от ужаса, от чудовищной нереальности происходящего. Обливаясь слезами, Ксения вернулась в свою спальню и просидела до утра возле окна, шепча слова молитв, призывающих доброго боженьку спасти Арину и покарать отца. Ксения не подала виду, что ей известна позорная тайна, у нее оказался твердый характер матери. Но именно тогда и началось отчуждение, которое с годами переросло в плохо скрываемую неприязнь к отцу...

...Из Симферополя Белопольский выехал в прескверном настроении. Погода неблагоприятствовала: серое небо сидело на голове, вскоре полил дождь, задул холодный северо-восточный ветер. Шарабан, в которой отправился в путешествие Николай Вадимович, продувало насквозь. Белопольский нарочно не снарядил автомобиля: приметно, а на дороге, особо в районе Бахчисарая, бродят шайки самой разной ориентации, грабят, убивают. Он не считал себя робким или трусливым. Случалось — в той, прошлой молодой жизни — и на волков, и на медведя охотился. Раз, помнится, грудь о грудь сошелся с косолапым и не потерял присутствия духа. Да и в войну приходилось проверять себя не однажды. Бог миловал, но и сам он не плошал, труса не праздновал, никто не упрекнет. А нынче почему- то нервничал, сердился, что охраны не дали, дважды перекладывал из кармана бекеши за пазуху револьвер.

Да что там бандиты?! Он ведь и Слащева, во власти которого оказался, не испугался! Встречи с Врангелем, напротив, казались совершенно безопасными: барон был светский человек и оставался им на посту правителя Юга России. Николай Вадимович, выбранный в комиссию по земельному закону, поначалу был очарован новым главнокомандующим. Считал, с полной серьезностью разумеется, что у кормила власти встал наконец нужный «белому делу» человек, обладающий качествами, необходимыми для крупного политика. Врангель начал с того, что решительно отверг деникинскую стратегию во всем. Это импонировало левым кругам, группирующимся в Симферополе. Врангель, приезжал в Симферополь «на беседы» — сильный и волевой человек, рожденный вождем. Торопливо ловил мысли собеседников, с интересом, как думалось, встречал каждую новую идею, направленную на укрепление власти, соглашался на всевозможные комиссии, охотно отвечал на вопросы левой печати, клялся, что вся его деятельность будет направлена на укрепление законности и правопорядка в Крыму, а затем и в России (свою роль и место в этой будущей России он камуфлировал всеми способами).

Постепенно князь Белопольский стал приходить по отношению к Врангелю к иным выводам. Новый правитель «держал власть» без собственной программы, без глубоких мыслей, надеясь лишь на интуицию, которая помогала ему намечать ближайшую цель. А средства? Средства он избирал любые. Отношение Белопольского к Врангелю стало меняться. Этому способствовало и то обстоятельство, что Врангель вскоре был провозглашен диктатором (а при нем совет из пяти назначенных им начальников управлений), обещания восстановить земское самоуправление так и остались обещаниями, а комиссия по земельному закону, прозаседав и в Симферополе, и в Ялте, провозгласила было в Севастополе проект реформы, исполнение которой отодвинули, однако, на неопределенный срок. Врангель не годился, по твердому уже убеждению Белопольского, на роль вождя. Она оказалась ему явно не по силам. Врангель оставался лишь ротмистром кавалергардского его величества полка..

...Изрядно продрогнув, Белопольский приказал кучеру свернуть с Севастопольского шоссе на Бахчисарай. Он словно бросал вызов судьбе: в западной части предгорья, в пещерных средневековых городах — Чуфут-Калс, Эски-Кермен и Мангуп-Калс, на скалистом плато, отгороженном крутыми обрывами, и сосредоточивались всевозможные банды — русские, украинские, татарские.

Бахчисарай с трудом оправдывал свое название — «Дворец садов». Это был тихий, мирный и грязный городишко, расположенный в расщелине скал, которого, как могло показаться с первого взгляда, не коснулись ни война, ни частая смена властей. По дну извилистого ущелья с завидным упорством пробиралась речушка Чурук-су. И, словно повторяя ее изгибы, вились узкие кривые улочки, огороженные глухими заборами, за которыми скрывались низкие и жалкие домишки, обращенные окнами во дворы. Разбитая, вся в ямах, колдобинах и лужах главная улица пересекала Бахчисарай. Возле невзрачной кофейни, рядом с большой надписью по забору: «Дом пирдаются», Николай Вадимович остановил кучера. Тот, недовольный путевой задержкой, решительно отказался съесть или выпить даже чего-нибудь, заявив, что лошадь оставить не может: не ровен час, уведут басурманы, ищи потом ветра в поле, просил и их сиятельство не задерживаться: «Не успеешь на шаше выехать, темнеть начнет, а места Тут самые что ни на есть гнилые и гибельные». Белопольский обещал управиться со всей возможной скоростью и пошел перекусить и обогреться.

В кофейне, состоявшей из одной, впрочем довольно большой, комнаты, было полутемно, но тепло и малолюдно. Из кухни тянуло дымом, острым запахом маринованного мяса и пережаренным луком.

Подошел молодой и верткий татарчонок, осведомился, чего желает гость. Белопольский, поинтересовавшись местными ценами и придя в ужас оттого, что здесь они еще выше симферопольских, заказал порцию чебуреков и малый лафитничек водки. Когда глаза его освоились с полутьмой, стал он различать и предметы, и группу людей за дальним столиком. Сблизив головы, люди о чем-то разговаривали. Белопольскому они показались подозрительными, и он заторопился: не время и не место он выбрал для путевой трапезы. Однако водка «пошла легко», а огневые чебуреки были просто восхитительны и приятно жгли рот. Николай Вадимович несколько отвлекся и успокоился.

Внезапно дверь распахнулась и вместе с потоком холодного влажного воздуха, резко качнувшим пламя единственной керосиновой лампы, подвешенной к потолку, в комнату вошел высокий косоплечий человек в солдатской шинели без хлястика и кубанском красном башлыке. Задержавшись на пороге, он беспомощно топтался сослепу, озираясь по сторонам. Пришелец скинул башлык, лицо его, на миг осветившись, показалось Белопольскому знакомым. Настолько знакомым, похожим на другое мальчишеское курносое лицо, которое он никак не мог увидеть здесь, в Бахчисарае, что он непроизвольно встал и сделал шаг навстречу. Сомнений быть не могло: перед ним был сын Арины, тот, кого считали погибшим.