Царский угодник. Распутин

Бог не услышал её молитв, не забрал к себе, хотя она молила его уже и в теплушке, в которой гудели, распространяя сладостный жар, две железные печки-буржуйки, — голос её не был слышен среди нескольких десятков других голосов — люди, пострадавшие в железнодорожной катастрофе, также просили Бога взять их к себе. Вырубова молила Господа даже в те минуты, когда теряла сознание и погружалась в красное шевелящееся марево, — мысль её работала и в больной одури.

Очнулась Вырубова в очередной раз от того, что над ней стоял отец и плакал, лицо его было залито слезами, горячие едкие слёзы эти падали Вырубовой на лоб, щёки, подбородок, а наклонившаяся над ней княгиня Гедройц совала что-то в рот. Вырубова не сразу поняла, что та пробует влить ей немного коньяка.

Вагон покачивался, под полом очень громко, вызывая ознобную боль, стучали колеса — значит, они куда-то едут... Куда? В Питер или же возвращаются в Царское Село? В Царском Селе был расположен большой госпиталь, где и работала княжна Гедройц.

Колеса застучали сильнее, вагон пьяно заколыхался из стороны в сторону. Вырубова вскрикнула — её сдвинуло на бок, и тело пробила такая секущая боль, что у неё даже свело мышцы лица. Танеев, морщась и часто стирая ладонью слёзы с лица, попросил:

   — Нельзя ли ехать потише?

   — Нельзя, ваше высокопревосходительство, — кто-то ответил ему, — в поезде — умирающие, нам надо спешить.

Танеев сморщился ещё сильнее, так, что лицо его сделалось печёным, жалобным, покачал горько головой и потянулся рукой в дочери:

   — Анечка!

Поезд этот, состоявший из нескольких вагонов-теплушек, шёл в Царское Село. Хоть и находилась Вырубова без сознания — она зависла где-то между явью и окончательным провалом в никуда, — а услышала и запомнила страшную историю о том, как мученически умер обер-кондуктор. Оберы всегда селятся в «синих вагонах» и обслуживают только знать, пассажиров первого класса: его зажало железными конструкциями так, что железо не смогли разрезать даже автогеном, для этого надо было резать по живому человеку, по страдальцу оберу. А он, невидимый, застрявший между листами железа и вагонными перекрытиями, словно в броне, кричал беспамятно, звал на помощь жену и старшего сына Митяя, голос его угасал, обер-кондуктор истекал кровью и замерзал, и когда ему стало совсем невмоготу, он начал просить людей, пытавшихся спасти его:

   — Братцы, застрелите меня! Христом Богом прошу — застрелите! — Кондуктор слабо постукивал костяшками пальцев по железу, показывая, куда надо стрелять. — Братцы, застрелите! — хрипел, надрывался он, умоляя солдат. — Ну всего лишь один патрон... Не пожалейте, Христа ради!

Никто не взял на себя грех — не хватило сил и внутреннего пороха, чтобы выстрелить в умирающего, оборвать его мучения, — так в мучениях он и скончался.

   — Ы-ы-ы, — стонала, захлёбывалась кровью Вырубова, качка вагона, перестук колёс вызывали у неё нестерпимую боль, фрейлине казалось, что её сжигают на костре — разъяли тело на несколько кусков и каждую часть поджаривают отдельно на злом медленном огне. — Ы-ы-ы!

Один раз она в забытьи услышала близко-близко, над самым ухом, голос княжны Гедройц:

   — Вы должны жить! — Похоже, Гедройц говорила это специально для Танеева.

Очнулась Вырубова, когда поезд прибыл в Царское Село. Вырубову аккуратно переложили на носилки, вытащили из вагона. На привокзальной площади было много народа, ярко горели фонари. Над Вырубовой склонилась Александра Фёдоровна, заплакала. Взрыды застряли у царицы в горле, она дёрнулась и затихла, её отвели от носилок две старшие дочери.

Вырубову перенесли в санитарный автомобиль. Александра Фёдоровна, отстранив рукой дочерей и нескольких охранников, пытавшихся ей помешать, забралась в автомобиль следом, присела на пол около носилок. Подняла голову Вырубовой на руки, прижала к себе.

   — Я умираю, — едва приметным слипшимся шёпотом сказала та государыне.

   — Аня... Анечка... — В речи императрицы появился сильный акцент, она волновалась и плохо контролировала себя, лицо её было испуганным. — Не умирай, Анечка!

Было слышно, как рядом с автомобилем стучат копыта казацких лошадей, — машину сопровождал конвой.

   — Умираю, — вновь прошептала Вырубова, — но теперь я спокойна, я увидела отца, я увидела вас...

   — Не умирай, Анечка! — отчаянно вскричала царица. — Как же я буду без тебя?

В госпитале Вырубовой сделали укол камфары. Когда её поднимали на кровать, она вновь потеряла сознание. Гедройц велела всем отойти от кровати, после чего объявила тихо и скорбно:

   — Надо прощаться. Сейчас она скончается. Не хочется верить в это, но... — она горестно развела руки в стороны, — медицина здесь бессильна.

Придя в себя в очередной раз, Вырубова попросила, чтобы к ней привези священника, — наступала пора исповедоваться и причащаться.

После исповеди она потеряла сознание надолго, а потом ей неожиданно сделалось легче — боль понемногу утихла, стала не такой горячей, далёкой. Вырубова видела в жаркой одури саму себя — степенную девочку в воздушном платьице, с пышной причёской на голове, с неулыбчивым лицом и медленными осторожными движениями.

С Вырубовой прощались, когда она находилась без сознания, — думали, что в сознание фрейлина больше не придёт, хотя Гедройц уверяла собравшихся:

   — Перед смертью она на несколько минут обязательно откроет глаза.

Гедройц была права: Вырубова пришла в себя, слабо улыбнулась склонившемуся над ней отцу:

   — Не плачь, папа!

Тот, сгорбленный, постаревший, морщинистый и седой, склонился над ней совсем низко, притиснулся горячими губами ко лбу:

   — Дочка!

Дочь успокаивающе улыбнулась отцу. Прежней боли не было — продолжала действовать камфара, вспрыснутая княжной Гедройц. К Вырубовой подошёл Николай Второй — он тоже находился в палате, приехал проститься, — взял руку Вырубовой в свою, тихонько сжал ледяные, совершенно бесчувственные и неподвижные пальцы. Велико было удивление царя, когда Вырубова едва приметно пожала его пальцы в ответ. Николай отвернулся к жене:

   — У неё ещё есть силы в руке.

Та отёрла слёзы платком и неожиданно произнесла изумлённо-горьким тоном:

   — Мы же забыли об отце Григории! Отец Григорий может спасти её. Только он, и больше никто!

Царь пробормотал себе под нос что-то мрачное, отвёл в сторону тяжёлые тоскливые глаза.

   — Надо послать за отцом Григорием мотор, — сказала Александра Фёдоровна.

   — Нет ничего проще, — Николай согласно наклонил голову, — если бы этого было достаточно! — Но давать распоряжение не спешил: что-то сдерживало его.

   — Ники, пошли, пожалуйста, автомобиль в Петроград, — потребовала императрица, — прошу тебя!

Николай обернулся, сделал знак адъютанту, стоявшему у дверей в солдатской стойке, будто на смотру, — он считал, что всё другое неуместно для смертных минут. Послушно наклонив голову, адъютант вышел из палаты.

Государь тронул жену за плечо:

   — А если она умрёт до приезда отца Григория?

   — Тогда отец Григорий хоть помолится за бедную Аню.

Стали ждать Распутина. Вырубова не умирала.

Распутин появился в госпитале через три часа. Бледный, с растрёпанной головой и такой же растрёпанной, торчащей во все стороны клочьями бородой, он стремительно вошёл в палату и, не глядя ни на кого, подлетел к кровати, на которой лежала Вырубова с закрытыми глазами. Тихо позвал:

   — Анна!

Сзади к Распутину придвинулся адъютант царя, потянул со «старца» шубу, тот покорно отдал её, сделал рукой чёткое рисованное движение, словно бы что-то расправляя перед собой, и вновь позвал:

   — Анна!

Веки у Вырубовой дрогнули, но не приподнялись, так и остались закрытыми, из правого глаза выкатилась тяжёлая, розоватого цвета слеза, уголок рта дёрнулся. Непонятно было, слышит она Распутина или не слышит.

   — Анна! — в третий раз позвал Распутин, опять сделал над ней очень чёткое, отточенное до мелочей, почти изящное движение, потом поднял голову к потолку, прошептал что-то про себя. Лицо его сделалось совсем бледным, будто бумага, изнутри сквозь кожу проступила некая водянистость, глаза сжались, став узкими, словно у северного шамана.