Форпост в степи

Коварный ум подсказал неожиданное решение: хорошо бы пробраться в свою избу! По словам жены, с которой он ухитрился разок встретиться, у них несколько раз были государевы люди. Софья им сказала, что муж уехал куда–то без предупреждения. Они ушли, вероятно, предполагая, что он бежал далеко, на Сечь Запорожскую! И если незаметно проникнуть в свою избу сейчас, то самое рискованное место может стать самым безопасным.

Пугачев обманывал себя. Мысль укрыться в родной избе была вызвана не только стремлением запутать следы, перестать бродяжничать под покровом ночи. Он страдал от одиночества, хотел поделиться с женой и матерью своими терзаниями, получить хоть какой–то совет. Он знал, что за организацию побега сестры и брата ему грозит тюрьма на долгие годы, и не знал, как избежать этой незавидной участи.

Если пригласить Софью в другое место — могут выследить. За ней пойдут по пятам. А то, что жена сидит дома, не выходя никуда ни на шаг, только утверждало государевых людей во мнении, будто Пугачев давно на Запорожье или на Тереке. Итак, решено…

И вот, темной ночью, как зверь, он прокрался к своей избе, где не был уже пару месяцев. Он не шел, а скользил, прижимаясь к плетню, боясь наступить на что–нибудь, что могло загреметь, захрустеть или издать любой другой звук, способный привлечь постороннее внимание. Он исчез за калиткой, прошмыгнув вдоль пустынной улицы, и облегченно вздохнул, оказавшись во дворе.

Оставалось сделать несколько шагов и он снова обнимет мать, жену, детей… Оставалось…

— О Господи, Емеля! — едва прошептала Софья, впуская его в избу.

Она повисла у него на шее, и он внес ес в переднюю. Затем они сели. Емельяну захотелось хоть чем–то порадовать семью, но радовать было нечем.

— Я чуток поживу здесь, опосля уйду, — сказал он, дуя на горячий чай.

— Емелька, ты опять за свое! — укоризненно покачала головой мать.

— Иначе никак неможно, а то зараз в околоток угожу.

Софья неожиданно разозлилась:

— А мы? Как же мы? Ты об нас подумал? Мы уже скоро перемрем от голода, а он… Охальник блудный, вот кто ты, Емеля!

— Не серчай на меня, Софушка. Видать, Господь отвернулся от меня. Вот и приходится зараз горюшко мыкать!

Пугачев замолчал, а жена повелительно бросила:

— Не пущу!

Выразительные глаза Емельяна озарились короткой вспышкой. По отощавшему телу прокатилась горячая волна.

— Так значит! — сказал он в волнении. — Выходит, ты желаешь лишить меня воли?

— Нет, я только хочу тебя видеть подле себя всегда рядом. Али опротивела уже тебе?

Емельян не ответил.

— Оставаться дома мне с погибелью сравнимо, — угрюмо сказал он.

— А нам без тебя тоже смертушка угрожает, — всхлипнула Софья.

Лицо Емельяна при этих словах передернула гримаса не то гнева, не то отчаяния, и он сжал кулаки.

— Ничего. Потерпите еще маленько. Уже скоро я осыплю вас златом!

— Ты чего это? Аль ополоумел, по степи волком шастая? — ужат нулась Софья.

В тишине вдруг скрипнула половица. Емельян вздрогнул и обернулся. Но это была мать. «О Господи, за что испытания мне эдакие?» — подумал он и спешно перекрестился.

— Отдохни и уходи, сынок, — сказала вдруг мать. — А мы двужильные. Мы выдюжим.

Ободренный ею, Емельян поднялся:

— Уже скоро на Русь подамся али в Польшу панскую. Меня там надежные люди ждут! Вот оттуда я деньжат и привезу Враз с нуждой справимся!

— А как долго ожидать благодати сей, Емеля? — спросила поверившая его словам мать, пристально глядя на сына.

Он потупился.

— Так вот зараз обсказать не могу. Как Господь дозволит, так и возвернусь!

— Сумлеваюсь я, — вытирая слезы, сказала Софья. — Сердцем чую, что больше мы не свидимся.

— Не смей хоронить меня! — Он выдернул из кармана мешочек, вытряхнул из него пять монет и положил их на стол. Он задыхался, будто в горле застрял ком. Наконец ему удалось тяжело и протяжно выпустить воздух. — Вот вам пять рублев серебряных. Покуда хватит.

Больше он не успел ничего сказать. В дверь избы властно застучали. Емельян обомлел. Ворота и калитка были заперты, значит…

— Это они, — чуть слышно прошептала перепуганная Софья и кинулась к окну. На ней лица не было. — Они это…

Емельян тоже метнулся к окну — за ним виднелась освещаемая луной улица.

— Кажись, они все зараз во двор вломились, — тихо сказал он.

— И что с того, Емеля? — плачущим голосом спросила Софья.

Он стоял, прикусив губу.

— Все едино дверь выломают. Идите отворяйте. Только не торопитесь шибко!

Емельян посмотрел на Софью, перепуганных детей и плачущую мать.

— Что ж, не поминайте лихом!

Сильным ударом ноги он вышиб окно и выпрыгнул в проем.

Сразу с улицы послышались громкие голоса, выстрелы и топот лошадиных копыт. Семье только оставалось гадать — спасся Емеля или погиб, удирая от погони.

* * *

Пугачев и еще двое примкнувших к нему утекальцев нашли временный приют в небольшом караван–сарае недалеко от Казани. Уставший скитаться и спасаться от преследователей, Емельян чувствовал себя в опасности, и стены караван–сарая казались ему ненадежными.

Спустя два дня из Казани вернулся посланный им за новостями татарин Ильяс. На нем лица не было. Пугачев впервые видел этого темнокожего детину таким испуганным. Из его торопливого и сбивчивого рассказа он понял, что отряды конных солдат так и рыщут вокруг в поисках дезертиров и уклонистов от воинской повинности.

«Верблюд пустоголовый! — обругал себя мысленно Пугачев. — На кой ляд к Казани поперся! Сидел бы сейчас в безопасности на печи да жрал бы вволю калачи, посмеиваясь над всеми утекальцами!»

Но Яик и Польша были недоступны, а конные отряды солдат были явью, и каждая минута грозила ему поимкой…

— Да, — вспомнил Ильяс, — забритых в солдаты видал! Целая колонна.

— В Казань шли?

— Нет. Уже на войну верно. — Ильяс зловеще ухмыльнулся. — В цепях, как каторжан, вели. Чтоб не утекли, наверное.

— Жаль ребятушек. Мало кто обрат возвернется!

Пугачев задумался ненадолго и вдруг забеспокоился:

— Тебя разом не заприметили в Казани–то? За тобой вслед никто не топал?

— Нет, Емеля, — снимая его руку с плеча, ответил Ильяс. — Я сам этого боялся. Всю ночь бродил вокруг и около Казани и только опосля убрался.

— Ты верно поступил, — похвалил его Пугачев. — Умно и осмотрительно.

Он хмуро осмотрел свою комнату. Надо было удирать подальше от этих мест, но как и куда? Он долго думал. Получалось, что безопасных путей нет. Пугачев озабоченно проверил заряд в своем пистолете.

— Уходить надо, — озвучил его мысли Ильяс. — Не ровен час конники и сюда нагрянут!

— Знать бы, куда стопы править, — вздохнул Пугачев.

Вдруг он приоткрыл вспыхнувшие глаза.

— Знаешь, как пробраться на Яик?

— А как же! Как же мне не знать, Емеля? С завязанными глазами доведу.

— А в Польшу?

— Туда?.. — Татарин озабоченно поскреб пятерней бритый затылок.

— Вижу, туда пути ты знаешь, — ухмыльнулся, догадавшись, Пугачев.

Он снова задумался, а Ильяс молчал с привычной почтительностью. Татарин привык полагаться на ум Пугачева и ни о чем его не спрашивал. Он умел молча дожидаться распоряжений. Емельян

мысленно искал лазейку для выхода из сложной ситуации, но не находил ее.

— Ильяс, как стемнеет, мы уходим.

— Я понял, Емеля.

— А где Степан? — вдруг спохватился Пугачев. — Почему я его не вижу?

— Он ночью пилить дрова хозяину подсоблял, — успокоил его Ильяс. — А сейчас дрыхнет в бане за печкой.

— Как только стемнеет, берешь его — и в лес. Далеко не забивайтесь и меня ждите!

Пугачев долго наставлял Ильяса, как себя вести и как хорониться от кавалерийских отрядов.

— Глядите, не своевольничайте, — говорил он. — Забейтесь в кусты зараз и тише мыши сидите. Глядите в оба, но ежели вдруг сцапают, сопротивляться не надо. Покалечут али пришибут.

Ильяс спрятал в густых черных усах «догадливую» улыбку и сдержанно спросил: