Старший брат царя. Книга 2

Воевода Кошкин поставил на стены для обороны всех способных носить оружие. Боярину Афанасию досталось прясло частокола во второй линии. С ним Парамошка и десяток воинов, остальные оберегали пороховые погреба. Стало известно, что Кетлер подвел к стенам Юрьева тысяч восемь, то есть раз в десять больше, чем было защитников. И вот тут отличился Парамошка...

Во многих складах Юрьева хранилось несколько сотен бочек с порохом. Парамошка предложил и принялся выполнять свой план. К частоколам подвозили и приносили со складов бочки, сверлили в них дыры и вставляли короткие фитили. Так как последующие частоколы возвышались над первыми, то предполагалось, что на неприятеля, взявшего первый частокол, покатятся бочки с порохом...

На следующее утро начался приступ. С час били немецкие пушки, корежили первый ряд частокола. Ядра залетали и на вторую линию. Афанасий видел, как почти рядом от каленого ядра взорвалась бочка с порохом. Он указал Парамошке:

— Видал? Вот так и нас разнесет! Придумала дурацкая башка...

Ничего не ответил Парамошка, принялся раздувать походный горн. А тут повалили немцы... У первого частокола долго не задержались. Пушки начали бить по второму, появились косяки немцев. Кто-то крикнул, хоть кто — Парамошка! И принялись метать через частокол бочки с зажженными фитилями. Бочки иные катились, иные взрывались тут же за частоколом. Немцы попятились, и тогда за бочки хватались все, даже Афанасий бросил пару...

Новая волна осаждающих была отбита. В городе, в тылу у русских было спокойно, ворота не открыли, и войско Кетлера ушло воевать более слабых.

Декабрь в Юрьеве прошел спокойно, Кетлер отодвинулся на север и затих. Зато зашумели русские полки, царь Иван приказал своим воеводам отомстить Ливонскому ордену. Более ста тысяч русских и татар пошли на Ливонскую землю, и началось истребление и немцев и ливонцев, в плен брали немногих. Город Юрьев оказался в лучших условиях, его не разграбили, более того, сюда вернули из Пскова угнанных мужчин.

Князь Шуйский задержался, обещание свое не выполнил, и Афанасий продолжал жить в Юрьеве. Справедливости ради надо сказать, что он особо и не рвался в Собинку, тем более потому, что поездки по другим городам Ливонии за зельем и пушками приносили ему немалый доход — страну грабили все!

На Благовещение (25 марта) стало известно, что по поручению государя окольничий Алексей Адашев заключил с магистром Ливонского ордена перемирие, правда, короткое, до зимы, а все ж мир. Афанасий начал подумывать об отъезде, но шел месяц за месяцем, а об нем забыли. И просить некого — князь Шуйский в Юрьев не заглядывал. И вдруг под праздник Одигитрии (28 июля) пришло сообщение, что государь в Великих Луках и требует к себе боярина Морозова. Афанасий испугался: зачем он потребовался? Это неспроста! Несколько успокоил его Парамошка, он теперь все знал:

— Слыхал я, боярин, тебя в Суздаль, к сестре твоей, боярышне Таисии государь послать хочет...

— Это зачем же?! — невольно вырвалось, и пожалел об этом Афанасий.

— Не ведаю зачем. А у меня просьба к тебе, боярин. В Собинке у меня мать и брат, так передай им вот эту малую калиту, тут серебро на хозяйство.

— А жены у тебя нет? — неожиданно для себя спросил Афанасий.

— Нет, слава богу. Думаю тут на вольной жениться. Меня хотят оставить в Юрьеве при наместнике первым дьяком.

— Вон как! Давай передам.

И все-таки в Великие Луки ехать было страшно. Зачем потребовалось тревожить схимницу? Может, умерла? Тогда б похоронили, и все, а тут... Наверное, натворила что-то Таиска!

Чем ближе к Великим Лукам, тем тревожнее! Как нашел дворец, как ввели в покои царские, не помнит. Поклонился, а глаз поднять не может. Колени дрожат... Заметил Иван, усмехнулся:

— Велики твои грехи, Афоня! Кайся.

— Помилуй, государь! Не ведаю за собой грехов!

— А чего ж дрожишь? Ну ладно, прощаю. О деле. Известно нам, что сотник Монастырский разбойником Кудеяром стал и именует себя братом моим, князем Юрием Васильевичем. Слыхал об этом?

— Грешен, государь! Слыхал.

— От кого узнал, мы потом тебя спросим. А теперь еще: Кудеяр женат, звать его жену Таисия! Не твоя ли это сестра?

— Помилуй, государь! Таисия в монастыре, схиму...

— Так, так, схиму приняла!.. Афоня, вот мой указ — ты едешь в Суздаль вместе с боярыней Марией, посмотришь схимницу, а потом мне поведаешь, что как...

День благословенного Александра Невского, 30 августа, оказался страшно беспокойным для матери Агнии, игуменьи Суздальского девичьего монастыря. Еще до заутрени ей сообщили, что вечером в подворье благочинного остановился боярин Афанасий из Собинки с боярыней Марией и со слугами. Мать Агния тут же погнала гонца во Владимир к отцу Тихону, из-за чего опоздала к началу заутрени. По окончании службы, забыв про праздничный завтрак, побрела на подворье к смотрителю, отцу Фоломею, большому любителю сладко поесть и выпить горького потихоньку от бдительного ока благочинного. Агния была уверена, что Фоломей успел от слуг боярина выведать многое.

Вернулась Агния к себе страшно расстроенной. Во-первых, богоотступник Фоломей обобрал ее за известное ему, сразу оценив, что настоятельница по пустякам не будет интересоваться постояльцами подворья. Во-вторых, добытые с таким трудом сведения оказались неутешительными: боярин Афанасий будто бы близкий друг царя Ивана, а боярыня Мария вообще гроза для окружающих. Боярин Афанасий все делает по ее, даже сам государь выполняет любую ее просьбу.

Афанасий вместе с супругой прибыл в девичий монастырь после обеденного отдыха. Его сопровождал иеромонах — посланец архиерея. Агния приняла прибывших с достоинством, осведомилась о здоровье, о дороге, о войне с Ливонией. Афанасий отвечал односложно, ожидая, когда же игуменья спросит о цели приезда, а она задавала да задавала, по его мнению, дурацкие вопросы. Наконец он, не выдержав, сказал:

— Матушка игуменья, я по делу приехал. Мне нужно повидаться с собственной сестрой, Таисией в миру. Прикажи, чтоб она сюда пришла.

Агния сделалась совсем неприступной:

— Этого не могу, батюшка-боярин. Инокиня Тавифа сподобилась схиму носить без гласа и без вида. Уж больше шести лет ни с кем не разговаривает и никому лица не кажет. Она второй год из кельи не выходит. Не обессудь, боярин.

Афанасий повысил голос:

— Матушка игуменья! Я тут по воле государя нашего Иоанна Васильевича. Если Таисия, то, бишь, Тавифа не может прийти, проводи нас в ее келью.

— И этого не могу, боярин. Нужно знать ее волю, а она безгласна. Без ее воли дорога к ней заказана.

Боярин рассердился, хотел сказать что-то весьма резкое, но его опередил иеромонах. Он с поклоном тихо вымолвил:

— Матушка Агния, владыка благословил свидание со схимницей.

На мгновение Агния задумалась: может ли архиерей дать такое разрешение? Потом сочла за лучшее ни с кем не ссориться, скромно поклонилась:

— Раз благословил, провожу тебя, боярин.

— Я тоже иду! — громко произнесла Мария.

Игуменья окинула ее взглядом, вопросительно взглянула на иеромонаха, тот утвердительно кивнул головой. Агния согласилась:

— Пойдем и ты, боярыня.

Шли внутренними полутемными переходами, поднимались и опускались по лестницам. Наконец вошли в темную келью. Тут было душно от запаха ладана и воска. Маленькое решетчатое окошко под потолком затенено снаружи листьями куста, и дневной свет безуспешно боролся с колеблющимся светом лампады.

Афанасий различил в переднем углу под лампадой черный ящик и тут же с ужасом понял: гроб! Привыкнув к темноте, увидел в гробу лежащего человека в черной рясе с капюшоном, закрывающим голову. На капюшоне резко рисовался белый череп. На груди, чуть повыше сложенных рук, белел еще один. Лицо лежащего в гробу было скрыто частой волосяной сеткой.

Афанасий робко шагнул вперед. Тут из гроба поднялась изможденная рука, как бы защищаясь от него. Он шарахнулся назад и быстро закрестился. Перекрестились все присутствующие. Рука исчезла. Тишина начала давить. Вдруг опять появилась рука и махнула два раза. Игуменья поспешила выпроводить посетителей со словами: