Старший брат царя. Книга 2

Ночевать решили подальше от выгона. Пока ватажники собирались, Неждан объяснил атаману Ковше:

— Уходи сперва на Рясы, а там посмотришь сам. Демьяну и Хлысту гонцов пошли, может, подождешь их. Я же ухожу с княгиней, выполню волю Юрия Васильевича, провожу ее в Литву. С собой беру пятерых самых что ни на есть надежных ватажников и Фокея. Любил его князь, вот пусть теперь княжне послужит...

Фокей же вдруг замычал что-то, замахал руками, слезы выступили на его глазах. Потом, поняв, что его не понимают, нараспев протянул:

— Оста-авь меня тут. Князь Юрий не п-погиб! Я... б-буду е-его и-искать... П-пока н-не найду живого или мертвого...

Неждан протянул Фокею сулею:

— Испей, дорогой, легче будет. Да... А все ж князь наш похоронен... — И, повернувшись к атаману Ковше, добавил: — Саблю Кудеяра у него возьми, Демьяну отдашь. А завтра перед отъездом разошли ребят посмотреть коня князя. Приметный он — левое ухо порублено давно еще. — Хотел что-то добавить, но задумался. Потом закончил: — Может, веревки какие на стременах будут... Да вели ребятам язык за зубами держать, может, придется повременить с отъездом. Ну, будь здоров.

Утром стало известно: коня князя поймали на заимке дурочки Веселы, на коне седло в крови, уздечка порублена, никаких веревок не было. Видать, умирающий вой бредил. В развалившуюся, обгорелую землянку Веселы не заглянули. Что там можно увидеть после царских воев? Мертвецов и так насмотрелись довольно!

Фокей вместе с Нежданом уехал провожать Таисию.

Вот уже больше года Афанасий Прокофьевич Морозов проживает в Ливонии, в граде Юрьеве, и считает, что ангел- хранитель постоянно оберегает его. Ведь на самом деле: он вошел в ополчение, когда государь Астрахань воевал, но их сотня дальше Владимира не ушла... А тут, в Юрьеве, тишь, благодать...

Еще дома до него дошел слух, будто сестра Таисия сподобилась схиму принять. Ведь надо же! Он вместе с женой Марией молебен заказали, щедрые подарки каждую осень в монастырь посылали — пусть сестра замаливает их грехи. Может, ее-то молитвы и дошли до Господа?!

И вот грянула война с Ливонией! По весне прошлого года их владимирское ополчение пошло сперва в Великие Луки, потом миновало Псков и вышло на западный берег Чудского озера. Воеводам был отдан строгий приказ: никого из местных не обижать. Да и эсты смирно вели себя, угодить старались, среди них нередко русские мужики попадали.

От озера верст двадцать шли болотистым берегом многоводной реки Эмайыги, а потом открылся перед ними, как в сказке, город Юрьев — по холму взбегали дома и домики с крутыми крышами. Среди них возвышалась громада каменного куба с луковками. После узнал: собор Петра и Павла, построенный русским князем Вячко в начале тринадцатого столетия. Подошли ближе, увидели: у основания холма много домов пожары выгрызли, частоколы пожжены, порушены...

Встречать ополченцев выехал сам воевода-князь Шуйский, Петр Иванович. Облобызался с воеводой владимирским и поведал о своем участии в ливонском походе. Полки Шуйского без больших помех подошли к Юрьеву-граду, Дерпту по-немецки, и обложили его; горожане сдаться отказались. Завязался бой, русские стремительно заняли первые линии обороны. Юрьевцы пошли на переговоры и получили большие льготы: Шуйский, действуя от имени царя Ивана, хотел доказать ливонцам, что сдаваться русским и безопасно и выгодно.

Теперь под Дерптом делать было нечего, и владимирское ополчение пошло воевать другие города. Афанасия князь Шуйский оставил в Юрьеве и поручил заниматься нарядом и зельем пушечным, собирать, учитывать и хранить; двух подьячих прислал и три десятка воинов. Сперва Афанасия оторопь взяла — он к бочке с порохом подходить боялся! Потом ничего, выручил холоп Парамошка. Афанасий для услуг трех холопов взял. Парамошка из них самым толковым оказался, грамоту и счет, подлец, лучше боярина знал, а по виду — заморыш, щелчком сшибешь! В Тонинском, до отъезда в Собинку, он, оказывается, дворцовым пороховым погребом ведал, где большие запасы хранились; там он все секреты огненного зелья узнал. Это самое рассказал Парамошка и с поклоном добавил:

— Дозволь, боярин, твоим именем управлять, порядок будет, головой ручаюсь.

Дозволил, и жизнь развёдрилась, все заботы Парамошка на себя принял. Утром забежит, растолкует, что вчера сделал, что на сегодня собирается, да для памяти грамотку оставит — вдруг князь вызовет. Опять же Парамошка боярина на жительство устроил к вдовушке одной, Ауликке; хоть и католичка, а добрая баба. Ребят у нее двое, но их совсем не слышно было — дом большой. Живи и радуйся! Тем более что Афанасий любил заглядывать в чарочку, и лучше — с друзьями. У Ауликки шнапса и браги — залейся, были бы талеры. Но Шуйский обещал царю блюсти порядок в Юрьеве и постоянно посылал по улицам стражников, которые забирали захмелевших, невзирая на знатность, а особый суд строго наказывал провинившихся. По первости и Афанасий влип, да еле откупился.

Второй раз хуже получилось. Только они расположились с казачьим сотником в саду под яблоней, первую братину не допили, как прибежала Ауликка — князь-воевода требует. Чтобы не пахло, хозяйка какую-то мерзость выпить дала. Прибежал на склад, Шуйский уже там, а Парамошки нет! Князь спрашивает: где, что? Афанасий вынул грамотку, отвечает по ней и только тут спохватился, что впопыхах не ту захватил. Князь как гаркнет:

— А куда сбагрил пять бочек немецкого зелья!

Про эти пять проклятых бочек что-то говорил Парамошка... Тут, слава богу, он сам появился, шапку снял, в поклоне согнулся:

— Не гневайся на боярина, князь-воевода. Я по твоему приказу три бочки стрельцам отправил, две на подгорный склад передал.

Князь еще громче:

— А почему... так перетак... стрелецкий голова не знает?!

Пошумел князь, поспрашивал, успокоился и с Парамошкой, как с равным, заговорил. Вскоре повернул коня и уехал, а ему, боярину, ни слова. Понял Афанасий, что спокойную жизнь потерять можно. Начал склады посещать, с Парамошкой по другим городам ездить. И тут пришла бумага, а в ней уведомление, что Парамон Собинов получает вольную и становится подьячим Разрядного приказа, да не младшим, а старшим подьячим! Ну, подумалось, задерет нос, хамское племя! Ан нет, каким был, таким и остался. Афанасий стал полагать, что уведомление не известно ему, и тоже ошибся. Как-то рассердился Афанасий на него и замахнулся. Парамошка отсторонился и заявил не без достоинства:

— Прости, боярин, бить меня не моги, я не твой холоп, а государев!

Афанасий попробовал к шутке свести:

— Я ж тебя погладить хотел.

— И гладить не надо. Я и так много благодарен тебе, что помог в люди выйти.

Вот так и сказал! И все ж из-за этого Парамошки чуть жизни не лишился! Это уже зимой случилось. Осенью все воеводы с главными силами ушли в Россию; по завоеванным городам и замкам небольшие отряды остались. В Юрьеве, например, пятьсот стрельцов и казаков. Головой города князь Шуйский назначил воеводу Исидора Кошкина. Афанасий принялся собираться к отъезду, но Шуйский сказал ему:

— Ты, боярин, подожди. Хозяйство у тебя большое, опасное. Оставайся, будешь товарищем-помощником воеводы Кошкина. А вернусь, вас вместе в Москву отпущу.

Все бы терпимо, но с отъездом главных воевод и их полков зашевелился магистр ордена Готгард Кетлер. Из разрозненных битых отрядов собрал войска побольше тьмы и начал один за другим брать приступом и возвращать ордену замки и малые города. К воеводе Кошкину стали прибегать уцелевшие русские воины. Они рассказывали, что терпели поражение потому, что незаметные, тихо живущие ливонцы с приближением войск магистра вдруг оживлялись, нападали с тыла и открывали ворота врагу.

Кошкин решил удержать Юрьев во что бы то ни стало. Он приказал будто бы для сооружения укреплений выйти всем юрьевским мужчинам за город. За городом их окружили конные воины и погнали в Псков, сопротивляющихся жестоко наказывали.

Подобная операция не была произведена в соседнем городе Рингене, и он пал с большими потерями с обеих сторон.