Драгоценнее многих

пародию на труд Везалия, книжонку, полную мелкого воровства и бессильной клеветы. Лишь одно место поразило Андрея – где Колумб писал о роли сердца и легких. Видно было, что это и есть то, ради чего написана книга, менялся даже самый тон автора, слова звенели, словно были оттиснуты не на бумаге, а на меди. Неужели Реальд Колумб, на которого Андрей даже злиться не мог, для которого не находилось иного названия, кроме скучного слова «посредственность», сумел сделать такое? Ведь это то, чем собирался заняться Андрей в далеком сорок третьем году: от вопроса, как устроено тело человека, перейти к вопросу – как оно живет и работает.

Первым желанием Андрея после прочтения книги было проверить утверждения Колумба. Но для того нужны вскрытия, а в Испании, под неусыпным надзором инквизиции нельзя даже коснуться сухого черепа, не навлекши на себя рокового подозрения.

Но теперь он сумеет удовлетворить свое любопытство, если, конечно, разговор с секретарем не окажется пустой болтовней, неизвестно зачем начатой. Но, как бы то ни было, шанс упускать нельзя.

Андрей достал баул с хирургическим набором, обтер с него пыль, раскрыл и начал приводить в порядок потемневшие от долгого неупотребления инструменты.

В Мадриде не нашлось помещения, подходящего для публичных вскрытий. За неимением лучшего, выбор пал на аудиторию Католической коллегии. Толпа босоногих монахов перенесла тело из госпиталя францисканцев в округлый зал коллегии. Внешне он был похож на анатомический театр Парижского университета, где тридцать лет назад Андрей проводил одно из первых вскрытий.

С испанского дворянина начался его путь в анатомию, испанским дворянином он заканчивается.

Монахи, заполонившие все места, нестройно тянули заупокойные молитвы. Собрались мирские чины: доктора Якоб Оливарес и Григорий Лопец, королевские медики и консультанты, пришли впервые в жизни взглянуть на таинства анатомии. Появился молодой герцог де Кордона, еще несколько придворных. Судья мадридской судебной палаты лиценциат Гудиэль объявил указ о разрешении вскрытия и дал знак Везалию.

Когда Везалий провел первый разрез, по толпе прошел стон, монахи закрестились, многие в ужасе воздели руки, прикрывая глаза широкими рукавами ряс. С каждой секундой Везалию становилось яснее, что перед ним разыгрывается заранее задуманный и хорошо поставленный спектакль. Ну и пусть, лишь бы его не остановили, прежде чем он изучит ход сосудов в легких.

«Лицемеры! – с холодным отчаянием думал Везалий, – когда палач затягивает гарроту на шее живого человека, вы не отводите глаз, считая это поучительным зрелищем, а сейчас ваши чувства оскорблены!..»

– Вы видите перед собой мышцы грудной клетки, – сказал он вслух, – из которых первые…

– Домине, – перебил его Лопец, – нам бы хотелось в первую очередь увидеть внутренние органы и особенно сердце, являющееся вместилищем души, как то полагают многие учителя и среди них блистательный Маймонид.

«Причем здесь Маймонид? – подумал Везалий. – Маймонид не писал об анатомии,