Царица Армянская

желаешь, я могу отдать тебе ее в жены.

Девушка из-под длинных своих ресниц кинула на него обжигающий взгляд.

И загорелась душа у Арбок Перча. Ему как сквозь дурман подумалось: «Неужто

сама богиня Эпит воплотилась в образе этой девушки?!»

Разгадав причину его изумления, царица сказала:

— В мире ничто не иссякает. Кто-то уходит, а на смену ему рождается

другой, подобный. Не исключаю, что богиня Эпит, которая для нас теперь

неразрывно слита с образом Анаит, могла из давней давности воплотиться в

лике и в душе этой моей рабыни...

— Неужели это так, божественная? — забыв обо всем на свете, спросил

Арбок Перч.

— Да, может, и так... Снег тает, становится водой. Потом снова падает

снег. Ничто не исчезает бесследно. Когда к тебе снизойдет желанный дух

свободы и горизонты твои расширятся, ты вспомнишь эти мои слова и

согласишься с ними.

— Свобода завоевывается только кровью, великая царица.

— Говорят, у богини Эпит-Анаит было два тела, но одна душа. Одно из

тел, отдав кровь другому, погибло... Душа умершего вселяется в живущего и

в нем обитает... Прекрасен тот, кто жив...

Арбок Перч ничего не слышал. Он был уже околдован. Его точно

подменили. О молодость! Еще недавно страждущий, он стал совсем другим. Он

дышал, радовался и повторял без устали:

— Да будь благословенна, богиня Эпит-Анаит! Да будь благословенна

Ерес Эпит! Да простится все ушедшим, да будет славна жизнь живущих!..

— В таком случае внемли моему слову! — сказала царица. — Оно будет

полезнее совета богов и укажет правый путь тебе и тебе подобным заблудшим

людям. Отрешись от мысли поднять мятеж и укороти свои руки, Арбок Перч.

Тебе не суждено дать людям свободу.

— Может, ты и права, божественная! — проговорил Арбок Перч. — Но я

клянусь святым своим именем армянина, что не отрешусь от желания всей

жизнью помогать ближним открывать дорогу к свободе! С богами я надежд не

связываю. Они вечно глухи к нашим мольбам...

— Да, — согласилась царица. — Боги ничего нам не дают, кроме надежд.

Ерес Эпит не спускала преданного взгляда с Арбок Перча. Мари-Луйс

видела, что девушка уже целиком захвачена ее воином-безумцем. Несказанна

радость, когда что-то завоевываешь. Особенно если завоевываешь сердце!..

Ранним утром Арбок Перч снова был в храме и попросил, чтобы царица

приняла его.

Мари-Луйс, едва он вошел, с грустью спросила:

— Отбываешь?

— Да, царица.

— И, конечно, хочешь взять с собой Ерес Эпит?..

— Она уже моя! — невольно вырвалось у него. — По своей воле!

— Ничего подобного! — голос царицы посуровел. — Она твоя по моей

воле. Только по моей, по воле ее госпожи.

Арбок Перч облобызал руку царицы.

— О божественная, я вечно обязан тебе!

— Помни, что твоя Ерес Эпит также может отказать тебе, если... Однако

я благословляю вас обоих. И хочу, чтобы ты не забывал, что уступаемую тебе

дочь свою я оцениваю очень высокой ценой. А следовательно, ты обязан

расплатиться...

Арбок Перч побледнел.

— Не жизнь ли мою попросишь взамен?.. Я готов и ее отдать, только

молю тебя, царица, не теперь, ладно?..

— Ты должен быть со мной в моей войне с богами! Сейчас не отвечай. Я

призову тебя, когда настанет час!..

Арбок Перч уехал и увез с собой хеттку Ерес Эпит.

* * *

Мари-Луйс возвратилась из паломничества в священную обитель бога

Угура.

А спустя два дня армянское войско покинуло Нерик и пустилось в путь к

столице, отяжеленное всем, что было отбито и захвачено у хеттов: и вещами,

и скотом, и пленниками, которых не успели или не захотели распродать.

После паломничества Мари-Луйс казалась еще более опустошенной.

Близость с супругом потеряна навсегда. Еще при первой встрече после

возвращения из плена, когда жена решительно отстранилась от него, Каранни

попытался, и не раз, сломить ее упорство, но Мари-Луйс твердо стояла на

своем. А ему было особенно удивительно и даже больно, что по отношению к

Нуар она проявляла откровенную и вполне искреннюю заботливость...

Снегу навалило по колено. Погода стояла суровая, морозная. С моря дул

ледяной ветер. Пленники, спасаясь от него, зарывались в снег. Те, кого не

удавалось поднять и погнать дальше, так и оставались в снегу.

Таги-Усак неотступно был при царице. Следил, чтобы она случайно не

уснула и не упала с колесницы. То и дело плотнее укутывал ее меховыми

шкурами поверх шубы.

Первым на их пути было селение Биатарич.

Вечерело, но весь народ вышел встречь войску-победителю с хлебом и

вином. Несколько девчушек-подростков наигрывали на свирелях.

Таги-Усак приглядел хижину поприличнее, где царица могла бы

передохнуть. Обиталище было устроено в каменной пещере. Вход в него узкий.

Внутри темно и дымно, но тепло. И ребятишек полно, мал мала меньше: одеты

в козлиные шкуры и узкие штаны. У женщин круглой формы головные уборы

обшиты клыками и зубами разных животных. Земляной пол устлан войлоком и

паласами.

Хозяин дома, белоголовый и белобородый человек, бросился в ноги

знатной гостье.

— Да будь благословен бог гостеприимства, бог Ванатур, одаривший

великим счастьем меня и мой дом! Милости прошу, великая царица! Милости

прошу, божественная! И я, и весь род мой — твои верные слуги! Да прибавит

тебе силы огонь моего очага!..

Царицу усадили на пышно взбитые цветистые подушки, и все, от мала до

велика, встали рядком, готовые исполнить любую ее прихоть, любой приказ.

Перед гостьей поставили все, что имели. Увидев такое обилие

съестного, она помрачнела. Вспомнила, что здешние горские племена, живя в

страхе перед богом Ванатуром, готовы отдать любому гостю все до

последнего. Откуда такое и зачем? Неужели эти люди навечно осуждены жить в

страхе перед богами? Несчастные. Они ни телу своему и ни душе не хозяева.

По-ихнему, все от богов — и скупые радости, и обилие бед...

Вспомнилась давняя история. Таги-Усак положил как-то ей к ногам

жертвенную телку, белую, как первый снег, и сказал:

— Да будет отныне жертвой твоею только скотина, божественная царица!

Она тогда спросила:

— А почему всего одна телка приносится в жертву?

— Потому, что я хочу, чтоб мы имели впредь и почитали одного-единого

бога! — ответил астролог...

Дело было на берегу Евфрата. Она с удовольствием ела изжаренное на

вертеле телячье сердце и с нескрываемой симпатией и нежностью смотрела на

Таги-Усака...

— Это ты бог, о человек! Ты! Потому что в тебе, в твоем лице я вижу

созидателя, создателя! А о богах мы только грезим. Будь ты единственным

богом, человек! Только ты!..

Хозяин дома ползком приблизился к Мари-Луйс:

— О божественная царица, отведай хлеба-соли в обители раба своего!..

Огонь воспоминаний разгорался, и Мари-Луйс слышала лишь голоса

минувших дней...

— Вспомните, боги, я тогда была очень опечалена: пропал мой любимый

бычок. Он был такой же игривый, как Евфрат. В то время я избегала

соблазнов, и тех, которых избегать, как стало понятно позже, не следовало.

Боялась погрязнуть во грехах... Как же все это было глупо. Я боялась даже

чужих запахов, доносимых до меня чужедальными ветрами. Боялась мужских

взглядов. Всего боялась... И вы, боги, в той моей безысходности словно

вселились в меня. И от вас наливались мои груди... Кто тогда сказал, и не

раз повторил, чтобы я остерегалась и не стала бы жертвой

самопожертвования?.. Кто так сказал?.. Может, потому так и повернулась

жизнь и потому я в себе ищу себя?.. Вода и пламень в одной чаше

несовместимы. Во всяком парном сопряжении побеждает преобладающая