Царица Армянская

— А почему же нас не освободили и не дали уехать домой?

— Это я не позволила.

— Вот как? — вздрогнула хеттская царица. — Но ты ведь жила у нас в

такой неге и холе? Больше того, по своей воле сожительствовала с царем

Мурсилисом? И за все такая плата?..

— Неправду говоришь, царица. Отнюдь не по своей воле я все это

делала. И не по доброте твой супруг содержал меня в неге и холе. Он

насиловал мою плоть, раздирал мою душу и в оплату окружил меня роскошью...

Мари-Луйс предостерегающе подняла руку, не давая прервать себя.

— Благодаря вашей «неге и холе» я осквернена и раздавлена. Ни ты, ни

твой муж, так и знай, больше не увидите своего Хаттушаша!.. И на троне вам

тоже никогда больше не восседать!

Пленница бросилась в ноги Мари-Луйс со стенаниями:

— О, мстишь за себя! Бессердечная, жестокая тигрица!

— Да, мщу. Не просто за себя, а за оскверненную душу свою, за

надругательство, за боль и страдания моей родины, причиненные твоим царем!

Я просто не вправе забыть об этом.

— Но ты же расточала моему супругу такие ласки, изображала такую

влюбленность?!

— Да, расточала, да, оскверняла свое тело. Но все это с целью

обмануть его, одурачить, заставить вступить в бой с армянским войском. Я

знала, что только такой ценой добьюсь его погибели и нашей победы! А ты,

ты думала, мне нужен твой Мурсилис?.. Ха-ха-ха!.. Нет, милая. Я шла к

своей цели после вашего вероломства в Нерике! Это я уничтожила вашего

верховного военачальника! Я отравила моими ядовитыми стрелами...

Мари-Луйс оборвала себя. Не стала говорить, что и сына ее, Наназити,

убила она. Бог с ней, и без того уже повержена. Перевела речь на другое,

обещала содержать до конца жизни в полном благополучии и с должной

почтительностью.

Про себя Мари-Луйс с горечью подумала, что в последнее время получает

какое-то даже удовольствие от своей жестокости...

Почувствовав вдруг усталость, она отошла от распростертой на полу

хеттской царицы и, распорядившись, чтобы пленницу накормили, дали хорошего

вина и вообще были бы предупредительны, удалилась.

Мари-Луйс зашла и к женам хеттских военачальников. Те встретили ее

льстивыми улыбками, земными поклонами, вознесением молитв, чтобы боги

хранили их нынешнюю властительницу. И это, надо сказать, было

омерзительно. Вчерашние гордячки сегодня стелились, как рабыни. Неужели

только ради того, чтобы выжить?.. Любой ценой жить дальше и вкушать земные

радости?..

Мари-Луйс повелела раздать всех этих женщин — а их было не менее

тысячи — армянским воинам в качестве добычи.

Военачальников она при этом предупредила:

— Вы на этих пленниц права не имеете. Запомните твердо. Я передаю их

воинам, пусть владеют ими как знают.

Вечером Мари-Луйс велела привести к себе хеттскую царицу. Та явилась

разряженная, вся раскрашенная, с оголенной грудью. И Мари-Луйс отметила,

что она еще довольно хороша и не потеряла свежести. Это почему-то вызвало

в ней зависть.

Ерес Эпит принесла пива.

Царица предложила пленнице сесть и подала ей кубок. Медленно

потягивая пиво, Тагухепа заговорила и уже не могла остановиться, хотя

Мари-Луйс почти не поддерживала разговора, все разглядывала ее, вспоминая

юного Наназити, отмечала, что он был очень похож на мать. Тоже красивый...

«Но, боги, как она болтлива, эта Мурсилисова жена!.. И зачем она тут?..

Ах, да! Я ведь сама ее пригласила. И теперь надо ее слушать? Словно не

она, а я — пленница!.. Нет, я свободна, я могу сама распоряжаться собой,

своими желаниями! Нет ничего превыше свободы личности. Я свободна от мужа,

от богов и даже от самой себя!..»

И Мари-Луйс вдруг резко оборвала разболтавшуюся пленницу:

— Не забывайся, Тагухепа! Ты очень уж разошлась. Тебе следует быть

поскромнее!..

— О великая царица армянская! — запричитала та в ответ. — Я на миг

запамятовала, что отныне мой удел — жалкий плен и безвестность!.. О боги,

может, я когда недодала вам жертвы, что вы так покарали меня?! О

всеславная Иштар, не я ли ежегодно приносила тебе в жертву безвинного

младенца?! За что же ты меня покинула!..

Мари-Луйс, не испытывая к ней ни капли сострадания, резко сказала:

— Принесение человека в жертву — страшнейшее зло. Именно за это вас,

хеттов, и постигла кара, потому вы и пали под натиском моего отважного

супруга!..

— Это же священное, угодное богам дело — принесение им в жертву

человека?! — удивилась пленница. — Кто же может запретить?..

— Я это запретила!

— Ты?.. Царица запретила?!

— Я!..

— Не какая-нибудь простолюдинка, а ты, царица, само порождение

богов?!

— Я, я!..

— О царица армянская! Поостерегись. Человек — ничто в сравнении с

богами. Как же можно пожалеть какого бы то ни было человека, если богам

извечно угодна такая жертва?.. Бойся гнева всевышних.

— Опасность в ином. Ты совсем недавно видела ее воочию, когда

погибало войско твоего супруга.

— О боги, выходит, страна моя повержена?!

— Конечно, — спокойно сказала Мари-Луйс, — ты же знаешь это...

Вошел Таги-Усак. Он явно хотел что-то сказать, но присутствие

пленницы и смутило, и удивило его. Зачем она здесь? Похоже, мирно

беседуют... Странно, что может связывать этих двух женщин?

Таги-Усак подчеркнуто поклонился только своей царице. Она сурово

посмотрела на него и спросила:

— Что с тобой? Ты словно вестник смерти...

— Да, великая царица... Но, может, сейчас не говорить?..

— Почему же, говори, но лучше бы с улыбкой...

— Дело в том, что... — почти шепотом сказал Таги-Усак. — В общем,

супруга этой твоей гостьи больше нет...

Мари-Луйс в душе вознегодовала: выходит, Каранни не исполнил ее

просьбы, не сохранил жизнь Мурсилису? Не значит ли это, что она понемногу

лишается власти?.. Нет, конечно. Да и чего ей, собственно, противиться

такому решению престолонаследника, она же признает его величие и согласна

с волею армянских жрецов и воинов, объявивших его после победы богом?.. И

разве она не желала погибели для хеттского войска?.. И однако...

Мари-Луйс снова грозно глянула на астролога и в полный голос

проговорила:

— Так, так!.. Но почему ты сообщаешь эту желанную нам весть с

каким-то испугом?..

Таги-Усак опустился на колено.

Царица показала ему на дверь, и он вышел, подумав при этом, что почва

под ней, похоже, заколебалась...

Мари-Луйс попросила прислужницу принести из гардеробной черный шарф и

набросила его на голову своей пленницы. Та вздрогнула:

— Это знак траура, царица! Что произошло?

— Восплачь, хеттская царица! Ты овдовела. И я ничем не могу тебя

утешить!

Пленница зарыдала. А Мари-Луйс не без горечи усмехнулась: вот и

обрела друга по несчастью. Взяв в руки кубок, она стала с удовольствием

медленно пить пиво.

* * *

Каранни явился к овдовевшей царице-пленнице.

Усевшись в кресло, он сказал ей какие-то слова в утешение, помолив

богов, чтобы были милосердны к поверженной стране хеттов, и положил перед

ней восковую табличку.

Скрепи эту грамоту своей печаткой, старшая жена Мурсилиса. Он тоже

незадолго до смерти поставил печать под этим решением...

— О чем она? — робко поинтересовалась царица.

— О том, что страна хеттов навсегда уступает нам завоеванную нашим

мечом хеттскую Верхнюю провинцию и возвращает насильственно отторгнутые у

нас Тегарамские и Торгомские земли.

— Так ты ведь уже захватил Верхнюю провинцию, армянский

престолонаследник? Зачем же тебе еще нужна эта грамота?

— Ты, конечно, отчасти права. Грамота и впрямь ничего бы не решала,