Царица Армянская

— Погибель Нерика начиналась с них!..

— С кого? — поинтересовался Каранни.

— С хеттских жрецов. И почему ты не отдал их в рабство, Каранни?

— Ну что ты, царица! Как это можно — жрецов и в рабство? Хочешь,

чтобы боги на меня прогневались? Так уж издревле ведется: служителей богов

в плен не берут, не убивают и не позорят...

Погребальный обряд еще продолжался.

Арванд Бихуни подошел и покорно встал чуть поодаль от Мари-Луйс.

— Я денно и нощно молился о твоем спасении, божественная царица, и

боги вняли моим мольбам. Я счастлив снова лицезреть тебя в твоем царстве.

Мари-Луйс не сразу отозвалась.

— Твоим богам можно верить?.. — сказала она наконец.

— Мне несомненно можно верить! — отвечал великий жрец. — И да

обрушится на меня кара небесная, если я лгу!..

Царица ничему не удивлялась. Как не удивлялась зловонию, исходившему

из сиплой, впалой груди этого человека.

Арванд Бихуни, оживившись, стал говорить ей, как изменились

оставшиеся в Нерике хеттские жрецы, как все их деяния теперь направлены к

утверждению и прославлению армянских богов.

— Да, да, превеликая царица, хеттские жрецы Нерика во всем стали как

армяне и готовы преданно служить нашим богам.

Мари-Луйс выразила желание повидать этих обармянившихся хеттских

жрецов.

— С удовольствием представлю их тебе, божественная! — с готовностью

склонился перед ней Арванд Бихуни. — Когда прикажешь?

— После похорон приведи их в храм Мажан-Арамазда.

— Слушаюсь, великая царица! — сказал он и с поклоном отошел от нее.

Взглядом подозвав стоявших неподалеку Арбок Перча и Таги-Усака,

Мари-Луйс приказала им, едва завершатся похороны, пригласить в храм всех

армянских врачевателей. И еще она спросила у Таги-Усака:

— Докуда ты довез вдову Мурсилиса?

— До Тер Мадона.

— И потом?..

— Потом рабы переправили ее на другой берет, привязали камень на шею

и столкнули в реку...

После поминок царица в сопровождении своей свиты направилась в храм

бога Мажан-Арамазда. Каранни тоже хотел поехать с ней, но она упросила его

не делать этого.

Хеттские жрецы уже были в молельне. Они хором поприветствовали

царицу.

Мари-Луйс, не ответив им, удостоила взглядом только великого жреца

Кама Вараша.

— Как ты себя чувствуешь в облачении армянского жреца? — спросила

она. — Не испытываешь ли неудобства?

— О нет, божественная! — заулыбался Кама Вараш. — Я горд оказанным

мне твоим царственным супругом благодеянием. И это одеяние — тоже его

подарок. Присягнув догматам ваших армянских верований, я надеюсь быть еще

более угодным богам!..

День этот был для Мари-Луйс очень значительным и трудным. Хетты, хоть

и стояли, опустив головы, настороженно следили за ее движениями и явно

боялись, ждали чего-то.

Царица спустилась вниз, туда, где находились кельи жрецов.

— Врачеватели наши здесь? — спросила она идущего рядом Таги-Усака.

— Да, государыня.

— Арбок Перч пусть остается с хеттскими жрецами там, наверху. А ты

отбери-ка из них с десяток и приведи в жертвенное помещение.

— Слушаюсь! — и Таги-Усак ушел.

Врачеватели, все сгрудившись, стояли в шапках.

Мари-Луйс поздоровалась с ними.

Вскоре появился Таги-Усак с хеттами.

— Ну что, астролог, разгадал мои намерения?

— Кажется, да, божественная. Но не надумаешь ли ты изменить их?..

Она, словно не услышав его, оставила вопрос без ответа и обернулась к

врачевателям:

— Сейчас вы должны будете показать все свое искусство.

Не представляя, чего хочет от них царица, врачеватели тем не менее

согласно склонили головы перед ней.

Мари-Луйс приказала хеттским жрецам раздеться догола. Кама Вараш

возопил, но воины тут же заставили его замолчать.

Царица обернулась к врачевателям:

— Итак, начинайте с Кама Вараша. Оскопите его.

— Не делайте этого! Прошу вас, не делайте! Я же теперь с вами, с

армянами! Ведь престолонаследник Каранни сам меня одарил! О боги!..

Врачеватели взяли его в кольцо.

— Я не доверяю тебе, Кама Вараш! — сказала Мари-Луйс — А сохранять

приверженность нашим догматам можно и будучи оскопленным. Вот мы тебя и

проверим. Постыдись. Возьми себя в руки. Мольбы и крики тебе не помогут.

Верховного жреца оскопили. Мари-Луйс сама дала ему успокоительного,

чтобы не очень страдал от боли.

Всю ночь она оставалась в храме, пока врачеватели не разделались со

всеми до единого хеттскими жрецами.

Домой возвращались на рассвете. Колесницей правил Таги-Усак.

Потрясенный содеянным царицей, он не различал дороги перед собой.

— Я вижу, мой раб, ты одобряешь меня, не так ли? — спросила Мари-Луйс

с усмешкой.

— Может, и так, — весь сжавшись, ответил Таги-Усак. — Ты людей за

людей не считаешь. Для тебя человек — безделица.

— И один из таких — это ты, мой возлюбленный. Царь Мурсилис, самый

жалкий из мужского рода-племени, с ума по мне сходил. Для меня он был как

осужденный на смерть раб, выкравший яйцо из хозяйского курятника. Но боги

увенчали его царской короной. Это было непреложно и примиряло меня с

ним...

— Знаю, знаю, великая царица! Все знаю! Глубоко несчастлив всяк, над

кем властен такой человек, как ты...

— Да я же стремлюсь облегчить людское страдание! Неужели не видишь,

не понимаешь этого? Я — друг человека! Может, единственный!..

Мари-Луйс улыбнулась. Лицо и глаза ее сделались нежными, мягкими. И

это так не вязалось со злом, которое она совершила. Губы ее, пухлые,

манящие, и вся она такая знакомая, близкая Таги-Усаку... Но душа стала

чужой, далекой, как звезды в небе...

Он чувствовал, царица довольна, что совершила жестокость, и ни о чем

не жалеет. Страшно-то как...

Таги-Усак знал, что она любит его, но далека, как никогда. И это

огорчало его. Немыслимо, что в одном человеке уживается столько всего: и

свет, и тьма, и нежность, и звериная жестокость. Он никогда не смел

открыто выразить ей своей любви и страсти. Не оттого ли и любит ее все

сильней и сильней?..

И за что такая мука? Пропади пропадом все его горькое

существование!..

Подстегнутый своими невеселыми думами, Таги-Усак осторожно спросил

ее:

— Избранница богов, неужто ты в душе не караешь себя за все, что

вершишь?..

Мари-Луйс усмехнулась:

— Отнюдь нет. Все это полезно...

— Чем?!

— Скажем, если бы мне довелось быть первосоздательницей всего, я бы

уничтожила всех богов и сама творила бы должное в мире. К примеру,

повелела бы Евфрату не гнать свои воды на юг, сделала бы так, чтобы

человека больше не сковывали путы надежд и упований на милосердие божье!..

— О царица! — воскликнул в отчаянии Таги-Усак. — Ты жаждешь

невозможного! И зачем тебе все это? Если ради славы, то она ведь давно

осияла тебя и имя твое славит полмира?!

Мари-Луйс не ответила ему.

Колесница медленно катила по улицам Нерика.

Солнце взошло, и под его лучами заискрился свежевыпавший снег.

* * *

Образ Нуар ни на миг не оставлял в покое Арбок Перча. Он видел ее все

реже, но в мыслях его она жила постоянно. Иногда представлялась каким-то

нежным видением, во всем белом, далекая и светлая. А порой виделась в

черном одеянии, сжигающая, как жаркий ветер в пустыне. Или вдруг возникала

как живая и, зазывно смеясь, протягивала руки, но не к нему, а к Каранни.

Играла кудрями царевича, а тот, словно по дьявольскому наваждению,

оборачивался хеттским жрецом, вонзающим кинжал в ее тело, и тогда она

кричала, звала на помощь Арбок Перча...

Картины сменяли одна другую. Но чаще всего Арбок Перчу грезилась