Кирилл и Мефодий

— Что тебя?

— Для меня это — смерть! Не с кем будет поговорить, поделиться мыслями... Пока вас не было, я попытался связаться с Феодорой и двоюродными сестрами, но меня вернули с середины пути. Я раб в золотых цепях, понимаешь? Пока я нужен только как ширма для прикрытия мерзостей... Но на сей раз я убегу. Поеду с вами, будь что будет. Я сделаю все хитро, ты только скажи, какой дорогой вы поедете.

— Какой дорогой? — сказал Константин. — Еще неизвестно, придут ли те послы, а если придут, то пошлют ли нас по их просьбе.

Гонцы уже прибыли и сообщили кесарю. Миссия находится на нашей земле. А Фотий сразу же предложил вас. Мой любимый папочка поддержал, только та кривит нос...

— Кто-кто?

— Та! — сквозь зубы повторил Иоанн.

По злобе, послышавшейся в его голосе, Константин понял, что речь идет об Ирине. Ей-то какое дело? Чего она хочет? Лучше бы заботилась о своем поведении. В беседах они никогда не упоминали о ней, но в их мыслях она оставалась. Иоанн помрачнел, философ задумался... Если моравский князь всерьез приглашает ученых, книги пригодятся, и как раз написанные той азбукой, которая отличается от греческой... Того и гляди, Моравия станет яблоком раздора в напряженной борьбе между двумя церквами. Впрочем, пока не все известно, нечего и гадать. Лучше выждать. Надо собрать учеников и ускорить работу над переводами. Пусть Иоанн тоже поможет. Смышленый он, легко освоится с новой азбукой. Философ постучал пальцами по столешнице и спросил:

— Что-нибудь новенькое?

— Где? — не понял горбун.

— У музы.

— А.., есть...

Иоанн развязал шелковый шнурок на пергаменте. Голос его задрожал: он боялся оценки и всегда смущался, когда читал свои стихи...

Хорошо, хорошо! — тихо сказал Константин.

Иоанн услышал, и голос его зазвучал увереннее:

Горбун умолк, но в его молчании таилась тревога: как оценит стихи философ? Стоит ли их писать вообще? он часто задавал себе этот вопрос, но с каждым днем все яснее понимал, что сочинение стихов становится его страстью и что творчество ему необходимо, так как заменяет ему собеседника. В собственных словах он открывал несчастье кого-то другого, кто страдал так же, как и он, и это помогало ему легче переносить одиночество. От Константина он уходил окрыленный и возрожденный для жизни. Даже на улице не покидал его мир поэтических образов, и поэтому он не обращал внимания на ухмылочки и насмешливые взгляды. Разве недуг мешает душе быть богатой — богаче, чем у многих других? Только дураки могут издеваться над его бедой. Умные, добрые люди примут его как свою ровню. Иоанн не искал жалости, сожаление убило бы изболевшуюся душу. Вот почему он любил дружескую руку Константина, протянутую ему без слезливой, унизительном сентиментальности... И теперь, комкая свиток, бедный горбун жаждал услышать его слова. Подняв ласковый взгляд, философ проронил:

— Печальное... Хорошее, но печальное. Сколько в тебе боли... Но что же ты так ноешь? Ты же мужчина! А это на молитву похоже, на женский плач... От тебя, Иоанн, я хочу услышать стихи, в которых синеет небо свободных. Бога оставь в покое, он неустанно заботится обо всех нас, мы носим его в своих душах, и мы восхваляем его. Так было, есть и так будет, а ты пой о мире, который учит нас мудрости, о природе, которая побуждает нас бороться. Я не еретик, верю в судию небесного, но не намерен только и делать, что возвеличивать его. Ты видишь, эти церковные богослужения меня тяготят, я хочу сеять божье слово в душах людей, открывать бога в их делах — после того, как они признали его... В твоей душе есть гнев, который может стегать фарисеев, как это делал Христос... Вот этого я хочу от тебя, и это ты должен постичь. В этом твоя сила. Бей по тем, кто пытается приневолить добро, кто трясется над каждым грошом, над теплым местечком и выгодной должностью... В их тени таится сатана! И если ты хочешь испытать высокую радость, клейми зло, ибо оно очень сильно... Мысль Христа: если имеешь две рубашки, отдай одну ближнему — давно забыта теми, кто больше всех должен оберегать ее и претворять в жизнь. Я посвятил себя этой борьбе, и, если мне суждено отправиться в Моравию, я поеду туда с полной верой, что я там необходим, что славянские народы нуждаются во мне, ждут бескорыстной руки, сеющей добро и трудящейся во имя длительного торжества правды... С завтрашнего дня я превращаю храм Святых апостолов в школу апостолов... Если хочешь, приходи помогать... .

— Приду! — сказал Иоанн. — Обязательно приду!

Впервые человек обращался к нему как к человеку, ища помощи, и он твердо решил помочь.

Наутро горбун чуть свет пришел к философу. Тот взял его за руку и повел в храм, где их уже ждали Горазд, Савва в Ангеларий. Чуть в стороне робко стояли семь безбородых юношей, украдкой посматривая на Константина. Философ представил Иоанна своим друзьям, а они представили юношей. Константина несколько смутила молодость этих семерых монастырских послушников, но Савва сказал:

— Учитель, возьми их под свое крыло! Они сироты... Они любят книгу и перед мудростью твоей благоговеют. Почитание тебя и молодость помогут им усвоить письмена.

Константин колебался: слишком уж юны были послушники, восемнадцати-девятнадцати лет. Но если сироты... Нет родителей — никто не задержит их в этом городе и не помешает им поехать.

— Попробуйте обучить их. Даю вам десять дней. Если кто-то не осилит новой азбуки, пусть считает себя свободным…

Савва широко улыбнулся:

— Первая ступенька уже за вами, друзья. Преодолеть вторую зависит только от вас... Начинаем! — И он указал им на песок, аккуратно и ровно насыпанный тут же, на дворе.

Новая азбука сначала затрудняла Иоанна, но он призвал на помощь все свое упорство и вскоре начал свободно писать новыми буквами. Так как славянского языка он не знал, то и переводить не мог, зато он весьма искусно переписывал… Похвала Константина так обрадовала его, что он, сам того не сознавая, вдруг тихо запел. Впервые с тех пор, как он помнил себя!

16

Моравское посольство прибыло в Царьград. Варда распорядился , чтобы его встретили с большими почестями и поселили во дворце на берегу. Членов посольства окружили вниманием. Их приезд был, без сомнения, на руку Фотию в его ссоре с папой. Пусть Николай покусает локти, пусть даже анафемой пригрозит — поздно. Моравский князь Ростислав обращается к Константинополю, желая противостоять папской политике! Варда не знал, что посольство было отправлено в Константинополь после отказа Николая удовлетворить просьбу князя: присоединить моравскую землю к римскому диоцезу, получить право на создание самостоятельной церкви и тем самым пресечь поползновения Людовика Немецкого и его священников. Папа понимал намерения Ростислава, но в большой борьбе, которую он начал с константинопольской церковью, он не мог позволить себе нажить еще одного врага в лице короля Людовика и немецкого духовенства во главе с архиепископом Адальвином. Папа нуждался в могущественных друзьях, а Ростислав таким не был. Одного Николай не ожидал: что князь решится на столь опасный шаг — обратиться к Византии с просьбой о направлении в его земли ученых людей! Этим Ростислав преследовал и другую цель, которую папа осознал тоже с запозданием: князю хотелось заключить с Византией также и военный союз против Людовика и болгарского хана. Таким образом моравский князь становился явным врагом папской политики. По словам доверенных людей, посольство необычайно обрадовало Фотия. Фотий торжествовал. Посольство посетило его и выразило желание получить ревностных, умелых сеятелей божьего слова, знающих церковные каноны, ибо кое-где в их землях все еще властвовали языческие идолы и людям нелегко было от них отказаться...