Кирилл и Мефодий

...Но вернемся к житию Кирилла и Мефодия. Где они? Что с ними? Живы ли еще? Впрочем, разве только из личного существования состоит их житие? Да и возможна ли жизнь любого смертного отдельно от его деяний и поступков, какими бы скромными они ни казались, отдельно от жизни народа, от событий малых и великих? В этом смысле, где бы ни находились братья в те годы: метались ли от одного моравского князя к другому в поисках защиты от немецких прелатов, обвинивших их в ереси, отбивались ли на тесной каменной площади в словесном поединке от венецианских святош: или в Риме, в папском Латеране, тщетно ждали благоволения папы Адриана — все, что происходило в далекой Болгарии, являлось частью их жития. Так это понимает Караславов, так это с каждым новым десятком страниц становится ясно и нам, читателям. Болгария была смыслом жизни двух праведников, а с Болгарией и весь остальной, простирающийся «за Хемом» славянский мир, включая далекий, необозримый край русичей, как называли это племя болгары.

...Но вот не стало Кирилла, умершего, вернее погибшего, павшего в бою со злом и косностью. Вот и Мефодия, преданнейшего его соратника, нет. Однако остались ученики. Без постоянной заботы братьев о том, чтобы дело их перешло в надежные руки, — оно, дело это, было бы обречено на гибель. Ученики, десятки учеников, сопутствовавших Кириллу и Мефодию во все годы их полной борений жизни, сотни учеников, рассеянных по миру, повсюду продолжающих то, чему они научились у своих ученых пастырей, — вот лучший залог бессмертия начертанных на пергаменте славянских букв, славянской письменности, славянской культуры. В творчестве и мировоззрении святых братьев аспект этот — ученики — имеет принципиальное значение, ибо просвещение и есть содержание наставничества. Знание передается от одного к другому, иного пути у него нет. Климент. Горазд, Наум, Ангеларий, Лаврентий, Марин... И множество других, у которых уже свои ученики, а у тех — будут, обязательно будут свои. Необратимая, цепкая реакция просвещения, света учености. Во всем подобные своим учителям, эти благородные ученики до дна испили чашу премудрости, даруемой не только книгами, но и тяготами судьбы, но и битвами на ристалище жизни. Но вот и они, те, которых зовут учениками, состарились уже на страницах романа, а житие Кирилла и Мефодия продолжается. Дочитывая книгу, ощущаешь это как непреложный факт, как истину «Услышьте голос вашего бессмертия!» — шепчет сквозь слезы не скоро наступившего торжества один на седых учеников.

Бессмертие создателей азбуки было предопределено родством всех славянских земель, по мириадам капилляров которых происходил не прерывавшийся никогда обмен бесценными духовными сокровищами. Общая душа этого гигантского, только нарождавшегося для грандиозных свершений мира нуждалась в инструменте для выражения себя, для гениального творчества. И этот инструмент появился. Как продолжение жития Кирилла и Мефодия началось шествие кириллицы по славянским городам и весям. Она то усложнялась, то упрощалась, как бы искала себя, и вот уже легла в основу нашего русского письма. «Девицы поют на Дунай, вьются голоса чрез море до Киева...» — так сказал о единстве сознания и общности культурной жизни на всей территории от Дуная до Днепра автор «Слова о полку Игореве». И по той же причине, по долгу того же кровного родства голос Ярославны из Путивля «на Дунай ся слышит...» «Слово...» Разговор о первой славянское письменности, о неразрывном духовном родстве всех славянских народов на может обойтись без упоминания о нем. И я думаю, что успех романа «Кирилл и Мефодий» у советского читателя объясняется еще и тем, что перевод книги с болгарского языка на русский осуществлен писателем, глубоко знающим материал, давно и с любовью исследующим культурные свези двух народов, одним на самых увлеченных толкователей древнерусской поэмы. Поэт. «Поэт с большой буквы», как назвал автора «Слова-..» Пушкин, слагал «песни» о своем времени и на языке своего времени. Он был вооружен азбукой, которую как бесценный божественный дар вложили ему в мозг и сердце два болгарских гения.

Шли годы, буквы эти, азбука эта — кириллица — реформировалась, приближалась к живой речи народов-братьев. Какие-то буквы были из нее исключены, форма других букв менялась. Великий Ломоносов установил новые принципы правописания русского языка, поднявшегося, словно огромное сказочное древо, из первославянского семечка. Но, конечно, жизнь азбуки на атом не закончилась. Шли годы, и вот произошло то, что предсказывалось в «Слове...» Ответный голос Руси, России был услышан на Балканах: в XVIII веке русский гражданский алфавит был принят за основу сербского и болгарского алфавитов. Так продолжалось славное житие самоотверженно посвятивших себя людям солунских братьев. Оно продолжается в поныне. Роман Караславова, раскрывший таившееся в буквах кириллицы глубокое и прекрасное содержание, рассказавший не о святых, а о людях, является данью нашей общей благодарности Прометеям минувших столетий.

Борис РАХМАНИН