Беруны. Из Гощи гость

может быть помехой. О! Да коли правду молвить... – Тут пан Феликс подмигнул старику,

назвавшемуся Фавстом Социном: – Если уж всё от чистого сердца, без хитрости и выкрутов,

так я и сам себе думал: лжет пан ксендз3, ой, лжет!.. Уж коли троица свята, то чему ж так не

быть и четверце святой?.. Ха-ха!.. А там пойдет и пятерик и шестерик. Ха-ха-ха!..

И пан Феликс хохотал, откинувшись на спинку стула, расставив широко руки, разложив

ладони по обе стороны стола. Потом спохватился, вскочил, брякнул рукой о саблю и

1 В то время ученые-алхимики стремились открыть так называемый эликсир жизни, обладающий якобы

свойствами излечивать все болезни, возвращать молодость, превращать дешевые металлы в золото. Эликсир

этот, разумеется, не был, да и не мог быть открыт, но в поисках его алхимия попутно сделала ряд действительно

ценных открытий, легших в основу научной химии.

2 Иезуиты – члены воинствующего католического общества (ордена), основанного испанцем Игнатием Лойолой

для борьбы с «ересями». Иезуиты для достижения своих целей не брезгали никакими средствами.

3 Ксёндз – польский католический поп.

поклонился своему новому знакомцу:

– Прошу милости вельможного пана... Тут вот, за горкой, халупка и огородик, все мое

именье.

Они вышли вместе из корчмы. В открытое окошко видел корчмарь, как по дороге в гору

поднимаются два человека: высокий старик в черном плаще и шумливый пан из ближнего

Заболотья. Они шли медленно, и Заблоцкий почтительно поддерживал старика, ведя его к

своему дому, дранчатая крыша которого чернела из-за поросшей диким хмелем горы.

Фавст Социн, известный ученый и противник католической церкви, прожил у пана

Феликса всего только неделю. Но и этого было достаточно для стремительного и пылкого

пана. Он даже пошел дальше своего учителя и, сидя в корчме, громогласно отвергал не

только святую троицу и предвечное существование Христа, но и божественность его. Уже

после первой кварты стоялого пива, варить которое корчмарю Ною помогал, должно быть,

черт домовой, до того оно было занозисто и крепко, – уже после первой кварты этого напитка

Заблоцкий произносил свое первое слово о том, что все веры равны и все люди равны и оди-

наковы: поляки и литвины, татары и евреи, немцы и белорусы. Так было после первой

кварты. Но ведь кварт было неисчислимо. Поэтому, дойдя до третьей и четвертой и пе-

ревалив через пятую, пан Феликс Заблоцкий уже не только отрицал все церковные таинства и

обряды, бессмертие души, рай, ад, страшный суд и загробную жизнь, но даже самые иконы

святые называл болванами и псами. И скоро по всей округе, через все усадьбы шляхетские

прошла о пане Заблоцком худая слава. Старые греховодники и молодые повесы все были

согласны на том, что Заблоцкий запродался черту, и называли при этом пана Феликса

социнианином, членом еретической секты, основанной безбожным Фавстом Социном. И,

однако, кое-кто из мелкой шляхты, очутившись с Заблоцким с глазу на глаз в корчме, тишком

поддакивал неистовому социнианину, отчего тот приходил в еще больший раж и обещался не

дальше как на этой неделе ксендза Меркурия прогнать просто взашей из Заболотья, где он,

пан Феликс Заблоцкий, есть сам себе пан и хозяин. Но все же большинство пугливо обходило

Заблоцкого, творя крестное знамение и шепча очистительную молитву.

Однажды, уже в конце лета, сидел пан Феликс в корчме на обычном месте за первой

квартой. Покончив с нею, он стукнул по столу и потребовал вторую и между первой и второй

обратился было к присутствующим с первым словом своим о том, что все веры равны и все

люди равны и одинаковы. Но тут увидел пан Феликс в открытое окошко двух слепцов,

которые сидели понуро на земле у церковных ворот, в белых латаных свитках, в лыковых

лаптях, измочаленных и разбитых. Один слепец, краснолицый, с вытекшими глазами,

поднимал время от времени лицо свое к небу, точно мог он там разглядеть что-нибудь –

облака, плывущие над лесом, либо стаю голубей, плескавшуюся высоко в бездонной лазури.

Тогда пан Феликс прервал свое слово и велел корчмарю вынести по кварте пива слепцам. И

сам вышел за корчмарем вслед и глядел, как осторожно приникли слепцы к своим квартам,

как медленно и долго всасывают они в себя давно не пробованный напиток. И, когда у

слепцов в квартах не осталось больше ни капли, пан Феликс велел им спеть ту самую песню,

которую месяца за два до того пели они здесь же, против корчмы, на лужайке у ворот

церковных.

Слепцы узнали по голосу сердитого пана, грозившего им виселицей. Они задергались

беспокойно из стороны в сторону, стали искать торбы вокруг себя... Но пан топнул ногой:

– Спевайте ж, козьи дети!

Краснолицый поднял лицо свое вверх и запел тусклым голосом ту же песню:

Теперь уже нам, пане брате, Содома, Содома,

Бо нема у нас снопа жита ни в поле, ни дома...

А пан Феликс стоял и слушал с пониклой головой. И, когда кончили слепцы, пан Феликс

побрел обратно в корчму и здесь сразу увидел за одним из столов человека в черном плаще,

но безбородого и не в берете ученого, а в шляпе, загнутой с боков. Незнакомец держал голову

неподвижно, глядя в раскрытую книгу, шепча что-то бескровными губами из книги своей. На

столе перед ним на тарелке были разложены ломтик хлеба, щепотка соли и очищенное яйцо.

Для пана Феликса не было сомнений: это был иезуит, сын дьявола, враг человеческого

рода, ядовитый дракон. И пан Феликс изменил на этот раз уже установившемуся

обыкновению своему. После второй кварты он только вкратце сказал о троице и

предвечности Христа и сразу повел новую речь – об иезуитах, о сонмище обманщиков,

именующих себя Обществом Иисуса, Фалангой Иисусовой и тому подобными

смехотворными и кощунственными названиями, за которыми кроются разбой и разврат. И ни

от чего другого, как от иезуитов, должна погибнуть пресветлая Речь Посполитая – еще

совсем недавно свободная республика, ныне, увы, все больше ввергаемая в пучину и мрак.

Иезуиты – это подлинно змеи, искусители и душегубы... Поистине волки в овечьей шкуре...

Они за пастырей слывут,

А как разбойники живут, –

процитировал даже пан Феликс известное тогда стихотворение, после чего умолк и

обратился к третьей кварте.

Но иезуит, сидевший все время неподвижно, не стерпел тут; он захлопнул свою книгу и

швырнул ее на стол. Зеленые глаза свои навыкате он сразу вскинул на шляхтича, потом

уставился в его подбородок и начал быстро-быстро шевелить губами и так же быстро

перебирать костяные четки. И когда он, шепча так, перебрал костяшки своих четок все один

раз и другой, то поднялся с места. Глядя пану Феликсу не в глаза, а в закрученные его усы, не

выше, иезуит произнес свое слово. Он говорил на чистейшей латыни, содрогаясь от

негодования и давясь собственными словами, и слова его можно было понять так:

– Социнианин! Безбожник! Еретик! Пьяница! Смутотворец! Разбойник и даже хуже!

Отвергнув от себя божественную благодать, спасение души и вечную жизнь после смерти,

отрицая троицу святую и предвечность Иисуса, будешь ты вечно за гробом кипеть

попеременно в трех котлах – по числу трех лиц божества. И будет тебе в одном из котлов

сера горящая, в другом – смола кипящая, в третьем – кал смердящий. Так тебе, социнианин,

безбожник, еретик...

Но иезуиту не удалось перечислить вторично все эпитеты, которые он прилагал к

хлебнувшему уже из четвертой кварты пану. На глазах не только простого народа, толкав-

шегося у двери, но и шляхетных особ, сидевших в корчме, подошел пан Феликс к иезуиту,

сунул ему руку под плащ и схватил за штаники сзади. Тщедушный иезуит барахтался,

извивался, как змей, дрыгал ногами, вопил, царапался и плевался, а пан Феликс нес его к