Бобруйский «мешок»

го.

Бабкин, тогда еще молодой офицер, потом рассказывал Никитину, что царское повеление ошеломило его, что он пришел в себя "через две станции от Тифлиса". Дадиани сопровождали еще три жандарма, до Бобруйска ехали полмесяца - на тройках!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Ну, приехали, - сказал Григорий Данилович, когда перед его коляской распахнулись ворота Бобруйской крепости. - Виктор Никитич, время-то уже позднее. Может, вместе чайку попьем. С сиротой-племянницей познакомлю. Вот ради нее и выслуживаю пенсию, дабы без приданого ее не оставить.

За самоваром Григорий Данилович рассказывал, как было страшно сажать в "мешок" князя Дадиани, который до самого последнего момента не верил, что его, потомка царей Мингрелии, будут судить. Но "генерал-аудиториат, рассмотрев его дело, признал князя Дадиани виновным, приговорив его к лишению чинов, орденов, княжеского титула и дворянского достоинства." - тут я цитирую военного историка П. К. Мартьянова.

- Делать нечего, - рассказывал Бабкин. - Правда, ни сам Дадиани, ни я сам представления об этом "мешке" не имели. Но тогдашний комендант "форта Вильгельма", когда прочел бумагу, ахнул, отвел нас наверх, где камера, и сказал всем нам: "Ну, господа, попрощайтесь с ним по-Божески. В этом "мешке" одна надежда - на Бога!" Не знаю, что тут с нами случилось, не только я, но даже и жандармы стали целовать на прощание Дадиани. С того самого дня я оставил легкомысленный образ жизни. А когда в Петербург прибыл, меня вызвал к себе сам граф Бенкендорф и сказал мне: "Капитан, так и умрешь капитаном, ежели проболтаешься где-либо про этот "мешок". Будут спрашивать - отвечай: каземат - и только!" А в Тифлисе, когда мы повезли Дадиани, в тот же вечер император велел барону Розену дать бал для Тифлиса, чтобы жена и дочери, включая и жену Дадиани, танцевать не стыдились. И они, говорят, танцевали.

Очевидец событий писал: "Лидия Дадиани в тот же вечер танцевала и много смеялась. она это делала под деспотическим взором матери, которая желала показать (императору) непричастность семьи Розенов к увезенному от них Дадиани".

Бобруйский комендант закончил свой рассказ:

- Всего три года высидел князь Дадиани в "мешке" с тремя дырками, а когда отворили камеру, так вынимали его оттуда едва живого. Не человек, а развалина, ползал на четвереньках, речь невнятная, глаза безумные. Сослали его в Вятку, а простил его уже новый император Александр II, с тех пор он и жил в подмосковной деревне жены своей. Вот и конец. Вам еще чаю?

Через несколько дней Никитин навсегда покидал Бобруйск и зашел проститься с комендантом Бабкиным:

- Григорий Данилович, рад я знакомству с вами, благодарю за хлеб-соль. Простите, если спрошу.

- Ну? О чем, молодой человек?

- Кто-нибудь после Дадиани сидел ли в "мешке"?

- Был и второй узник. Был!

- Кто же он?

- Литовский граф Леон Платер.

- Не знаю его.

- Был замешан в польском восстании шестьдесят третьего года, ну, вот и был схвачен идущим