Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Однажды, когда, пробравшись через завалы в тесной архивной каморке, Эмма стояла на корточках, перелистывая лежащие на полу фолианты, она услыхала, как кто-то вошел и запер за собой дверь. Скорее раздраженно, нежели испуганно она оглянулась: позади нее стоял король. Не говоря ни слова, он задрал ей тунику, заголив спину и бедра, пару раз погладил и немедля овладел ею. После чего одернул тунику и покинул каморку, не сказав ни слова.

Так и вышло: когда человек и вправду захочет, он найдет местечко и в переполненном замке!

Покуда королевское семя стекало по ее ногам и Эмма подумывала, уж не обтереть ли его каким-нибудь столетней давности документом, в душе ее противоборствовали протест и ощущение, что переживание оказалось все же скорее приятным. Не так, как в тот первый раз, корда она соблазнила Его Величество. Тогда ее распалил его полный вожделения взгляд. Ей не понадобилось самой готовиться, прибегая к присоветованным Гуннор уловкам, и о девственности, утраты которой Эмма особенно опасалась, она вспомнила уже задним числом. И в следующие разы она тоже оказывалась готова — или успевала подготовиться: королю явно понравилось ее сокровище, и он приходил еще и еще или призывал ее к себе.

А на этот раз ее застали врасплох. Стоя на четвереньках, задыхаясь под собственными юбками, она даже не имела возможности дотронуться до собственного лона. Но хватило и торопливых ласк короля: его естество причинило ей боль, но боль длилась недолго. Значит, ее лоно отзывчиво — и это хорошо.

Но оставалось чувство унижения. Ни одного ласкового слова — ни до, ни после. Желал ли он продемонстрировать свою власть над нею? С тем же основанием можно сказать, что это у нее самой такая власть над королем, которой тот не в силах противиться. Тогда, возможно, его действия объясняются желанием наказать ее за эту власть?

Опустошенная и неудовлетворенная, она попыталась довершить недовершенное за него, но не сумела.

Но вот охота к знаниям на сей раз пропала.

Она поднялась, чтобы побрести домой на Вульфсей, не особенно печалясь о своих юбках, с многочисленными пятнами. Чтобы прояснить свой ум и попытаться наполнить его более светлыми мыслями, она ускользнула по улице святого Свитуна из городских стен, свернула в проулок вдоль западной монастырской стены и остановилась. Перед нею предстал кафедральный собор во всем своем великолепии. Не то, чтобы он был отсюда хорошо виден, но «видение» тут не главное. Подымаясь то на холм, то на крепостные стены, с разных сторон вбирала она в себя излучаемую им красоту. И вот вся эта красота вошла в ее душу, так что, даже зажмурясь, можно было как бы листать и перелистывать запечатленные образы. Лучше всего собор смотрелся с холма Кадер-Рин: словно гигантская наседка, окруженная множеством маленьких цыплят. Что чувствовали жители города, стоя перед этой громадой дикого камня и мрамора, обитатели деревянных лачуг, в лучшем случае обмазанных глиной? Наверняка то же, что и она сама, привычная к замкам и дворцам: собственную малость, но не унизительную, а возвышающую, исполняющую упованием.

По правую руку от нее стоял Олд-Минстер, самый большой из мужских монастырей, занимающий целый квартал до самой крепостной стены, включая в себя постоялый двор и конюшни, помимо собственно обиталища монахов — дормитория, рефектория и прочего в том же духе.

Слева к собору примыкал Нью-Минстер, мужской монастырь поновее, что следовало из названия, и в известной мере потесненный застройками на Хай-стрит, широкой улице, рассекающей Винчестер от Западных до Восточных ворот.

Между Нью-Минстером и городской стеной располагался Нуннаминстер. Но это женская обитель была Эмме не видна с ее наблюдательного пункта; она не захотела возвращаться к себе на Вульфсей той стороной, через Восточные ворота, вместо этого она обошла собор с южной стороны под сенью тенистых деревьев и пересекла наискось соборную площадь. Южный фасад оказался сплошь увит плющом, в его гуще там и тут мелькали желтые лакфиоли и алый лен.

Она всей грудью вдохнула полный ароматов теплый ветер. И радость вернулась. Эмма отказалась уже от мысли пойти в часовню святого Свитуна, куда сперва ее было потянуло — в изящное маленькое здание прямо на крепостной стене, точно над южными воротами, также называемыми Королевскими. Вместо этого она, перебежав соборную площадь, открыла скрипучую дверь в стене и скользнула дальше, в «кошачий лаз» в стене дворца — им имели право пользоваться лишь члены королевской семьи. Тут ей пришлось барабанить в дверь, чтобы стража отперла ей. В ожидании Эмма глянула наверх — и вздрогнула: там виднелась подъемная решетка, закрывавшая ход в случае опасности, — а что если механизм сработает не вовремя и решетка рухнет прямо на нее…

Дома, в Руане, она немедля отправилась бы в баню и смыла с себя липкие воспоминания. Но тут, в Англии, излишняя чистоплотность считалась вредной, без большой необходимости тут тела не мыли…

Именно монахи посоветовали Эмме, как устроить купальню на Вульфсей. Они отвели воду из реки в желоб, огибающий весь монастырский квартал, и таким образом круглый год имели доступ к проточной воде. Затем вода немедля возвращалась обратно в Итчен — ни дамбы, ни запруды на ее пути не было.

Эмме было даже проще, поскольку Вульфсей стоит на середине реки. Она заставила короля повелеть запрудить один из рукавов реки, к югу от дворца. Когда ей хотелось купаться, она закрывала отверстие в плотине, и прибывающая вода наполняла пруд. Если вода казалась слишком холодной, ей просто давали прогреться на солнце. Обыкновенно Эмма наслаждалась речной прохладной водой с ранней весны до поздней осени.

Роясь в винчестерских манускриптах, Эдит нашла и показала Эмме некий документ. Это случилось, когда королева решила выяснить, какие доходы может ей принести Винчестер.

В 643 году на смертном одре король Кюнегильс повелел основать монастырь, называемый Олд-Минстер. Что интереснее: он даровал монастырю все свои земли вокруг Винчестера на многие мили. Получалось, что обитель владеет не больше не меньше как всем Чилкомским приходом.

— Леди Эмма не получит и десятины с этой земли, — мрачно констатировала сестра Эдит.

Эмма водила пальцем по строчкам, чтобы удостовериться самой. Да, получается даже хуже того. Она заметила еще и то, что сын короля Кенвальх начал в 648 году строительство собора; останки обоих королей должны были навеки в нем упокоиться.

— Я, пожалуй, конфискую у церкви эти мощи, — заметила Эмма. — Даже если эти короли по непонятной причине до сих пор не причислены к лику святых, их кости могут иметь известную цену на рынке священных реликвий, правда же?

— Конечно, достаточно прибавить слово «святой» к каждому имени, — рассмеялась Эдит, — тогда каждую косточку удастся сбыть за хорошие деньги.

Обе расхохотались. Поначалу Эмма удивилась, что именно Эдит возмутило незаслуженное покровительство, оказанное мужскому монастырю. Очевидно, потому, что Нуннаминстер, напротив, был самым бедным из монастырей и, как женская обитель, менее влиятельным, чем оба мужских. Эмме следует помнить это, если появится повод сделать пожертвование монастырю. Ведь у нее имеются собственные средства, но тратить их еще не приспело время, поскольку поступили они из внешнего источника. Ручеек же поступлений из Эксетера пока что чересчур слаб. Неделю разъезжала королева по своим землям и видела, в основном, нищие деревни. Разоренные вконец. И Винчестер не даст столько, сколько она рассчитывала…

— И это еще не все, — жестко продолжала Эдит.

Очередная находка, которую Эдит протянула Эмме, гласила, что благочестивый сын короля Эгберта, Этельвульф, даровал Винчестерской епархии десятую долю всех королевских земель. И, дабы сие не вызывало сомнений в будущем, король повелел составить дарственную в присутствии Витана и торжественно возложил ее на алтарь собора.

— Заметим, — обратила внимание сестра Эдит, — что речь идет не о десятине, собираемой с земель, а о десятой части самой земли. Это помимо пожертвований короля Кюнегильса.