Золотой век

— Наверное так: Пугачев здесь похозяйничал, — промолвил один из приехавших со старым камердинером дворовых.

— Да где же народ, что никого не видно? — спросил у него старый камердинер.

— Ни в селе, ни здесь, ни одной живой души нет, Григорий Наумович.

— Да куда же это народ подевался?

— Кто их знает, может, за Пугачевым ушли.

— Ты, Никашка, кого бы поискал, позвал, что ли…

— Кого искать, кого звать, когда никого не видно. Мишка и то по двору рыскает, разыскивает живую душу.

— Господи! Что же все это значит? Недуманно-негаданно стряслась беда немалая. Как я теперь в Москву поеду, что князю скажу?

— Что же, Григорий Наумович, ни за тобой, ни за нами никакой вины нет; что видим, то и скажем его сиятельству, — рассудил дворовый Никашка.

— Так-то так, парень, знамо мы не виновны и к этому делу не причастны, да усадьбы жалко.

— Чего жалеть чужого?

— Эх, Никашка, Никашка, для тебя может и чужое, а для меня нет: я старый княжеский слуга, для меня княжеское добро, что свое добро, — вот как я сужу.

— Что же, суди, пожалуй, князя тем не удивишь.

— А ты молчи, Никашка, молчи, мол, не то плохо тебе будет, — погрозился старый камердинер на дворового.

— А ты, старик, не больно грозно, тут ведь не Москва: в Москве тебе воля над нами измываться, а здесь твоей воли нет! — сердито крикнул на старого камердинера дворовый Никашка.

Злобой и ненавистью сверкнули его глаза.

Григорий Наумович прикусил язык.

Он догадался, что дух своеволия и безначалия отразился и на Никашке.

— Что ж, Никашка, и ты мятежником что ли задумал быть? Убить меня, может, хочешь? Что ж, вершай! Я сопротивляться не стану! — наклонив голову, тихо проговорил Григорий Наумович.

— Зачем убивать: я не душегуб, а только вот что, Григорий Наумович, все деньги, что есть у тебя, выкладывай; Мишка, я и Ванька кучер решили тебя обобрать дочиста, коней взять и с тобой проститься честь-честью.

— Куда ж вы пойдете? Куда бежите?

— Куда бегут другие, туда и мы.

— Уж не к Пугачеву ли, не к самозванцу ли окаянному?

— А хоть бы и к нему!

— Ох, Никашка, Никашка! Какой ты грех принимаешь на свою душу.

— А ты выкладывай деньги-то, будет тебе наставления-то читать! Было время, слушали, а теперь ты нас послушай, вот что!

Двое княжеских дворовых, Никашка и Мишка, а также кучер, управлявший лошадьми, на которых ехал Григорий Наумович, сговорились ограбить его и бежать к самозванцу; вольная, пьяная жизнь их к себе манила; волей-неволей, пришлось старику-камердинеру отдать все деньги, находившиеся при нем.

— Ребята! Побойтесь Бога, не грабьте меня дочиста, оставьте и мне малую толику, чтобы можно было до Москвы добраться, — слезливым голосом проговорил Григорий Наумович.

Эти слова тронули дворовых; они дали старику-камердинеру на дорогу в Москву два серебряных рубля, потом сели в тарантас, с громким смехом и песнями быстро съехали с княжеского двора и понеслись по дороге к Казани, оставив Григория Наумовича совершенно одного в выжженной и ограбленной княжеской усадьбе.

Старик-камердинер, всплакнув о своей участи и погоревав на пепелище усадьбы, понуря голову, направился к уцелевшему домику сельского священника.

Проходя усадьбой и селом, Григорий Наумович, громко произнес такие слова:

— Кто жив человек? Откликнись!..

Но только одно эхо было ему ответом, как будто и усадьба, и село вымерли и застыли, — ни единого отклика. Впрочем, несколько собак голодных, исхудалых встретили старика-камердинера на околице села с громким лаем, но он взмахнул на них палкой, и собаки разбежались.

LXI

Теперь расскажем, что произошло в казанской вотчине князя Полянского и куда подевались ее обитатели, в том числе приказчик с своею семьей и заключенный молодой офицер Серебряков.

Несмотря на все угрозы приказчика Егора Ястреба, крестьяне села Егорьевского чуть не десятками бежали к Пугачеву, покидая свои избы и свои семьи; а некоторые из беглецов забирали жен и детей и в ночную пору оставляли свое родное село.

Тянула их к Пугачеву обещанная им привольная жизнь, так что большое село все пустело да пустело. Старик-приказчик принимал строгие и крутые меры к поимке беглецов, наряжал за ними погоню, но они безуспешно «пропадали», то есть не возвращались домой. Егор Ястреб просто потерял голову, не знал, что делать, на что решиться. А между тем грозные слухи о том, что Пугачев с своею многочисленною оравой в недалеком будущем очутится у Казани и непременно возьмет этот город, становились все тревожнее и тревожнее; старый приказчик уведомил о том письменно князя Полянского и, как уже знаем, просил у него подмоги.

Но князь Платон Алексеевич не придавал большого значения тем слухам, которые ходили про Пугачева, и медлил послать «подмогу», а послал туда только, как уже сказали, своего доверенного камердинера и двух дворовых.

По прошествии нескольких дней по отъезде Григория Наумовича в казанскую вотчину, князь Полянский, наконец, решился послать туда человек сорок дворовых, вооружив их ружьями и саблями.

Этим дворовым князь приказывал беспрекословно слушаться как приказчика Егора Ястреба, так и камердинера своего Григория Наумовича; но этот отряд тоже опоздал; приди он вовремя, может быть, тогда бы княжеские дворовые сумели отстоять усадьбу и спасти ее от разграбления и пожара, потому что на усадьбу напала шайка, состоящая не более как из ста человек, во главе с Чикою.

Емелька Пугачев внял просьбам двух мужиков Пантелея и Демьяна и отправил в село Егорьевское в усадьбу своего «главного адъютанта и министра» Чику, дав под его начало из своей шайки с сотню мятежников.

— Да будет ли какой толк? Может, своих ребяток я понапрасну измучаю и в княжеской усадьбе пожива будет грошевая? — сказал Пугачев, обращаясь к коленопреклоненным пред ним егорьевским мужикам Пантелею и Демьяну.

— Как толку не быть, ваше царское величество? Толк должен быть беспременно, потому самому наш князь на всю губернию славится богатством, и погреть руки около его усадьбы можно, батюшка-царь! — проговорил Пантелей с земным поклоном самозванцу.

— Амбары-то да кладовые от княжеского добра ломятся! — добавил мужик Демьян.

— Да сам князь ваш где живет? ведь не в усадьбе? — спросил Пугачев.

— Не-е… не в усадьбе! где ему жить в усадьбе? в Питере, слышь, а может и в Москве наш князь пребывает, — пояснил старик Пантелей.

— Хорошо бы изловить самого князя.

— Хорошо бы, знамо, батюшка-царь! Да где его изловишь: хитер! к нам в усадьбу и не заглядывает.

— А если бы я изловил вашего князя, то беспременно отдал бы его вам на потеху: что бы хотели вы, то с ним и делали.

— Мы бы его прямехонько на сук, батюшка-царь! — с злорадной улыбкой проговорил Демьян.

— А то в мешок, да в воду, — добавил Пантелей.

— Что ж? Здесь в усадьбе не отыщешь вашего князя — постараемся в Москве его найти, от наших рук не уйдет; я всех князей и графов сиятельных в свои руки заберу и вам на потеху отдам! — хвастливо крикнул Пугачев.

— Уж и потешились бы над ними — во как бы потешились!.. Они над нами потешались, а мы над ними — любо будет!

— И потешайтесь, детушки, потешайтесь на здоровье, всех ваших ворогов живыми вам выдам, — крикнул Пугачев, обращаясь к окружающим его казакам и мятежникам.

— Буди здрав на долги годы, государь! — громким раскатистым эхом раздалось в их стане.

Старик Пантелей и мужик Демьян взялись быть вожаками шайки, которую вел в казанскую вотчину князя Полянского отъявленный вор и разбойник Чика.

Путь им был не малый; по дороге Чика останавливался в селах и деревнях, возмущая народ, рассказывая различные сказки про «объявившегося амператора» Петра Федоровича и объявляя его именем мужикам волю и разные льготы.

Мужики, недовольные своими помещиками и их приказчиками, рады были этому посулу и приставали к шайке, которая все увеличивалась и увеличивалась.