Золотой век

— Побасенка, ваше величество, верная и правдивая.

На другой же день после придворного бала генерал-аншеф Бибиков с огромными полномочиями отправился ловить вора Емельку Пугачева.

LIX

Александр Ильич Бибиков, получив полномочие усмирить мятеж, поднятый Емелькой Пугачевым, остановился проездом на несколько дней в Москве.

Эту древнюю столицу нашел он в большом унынии и страхе. Москва еще не поправилась от ужасного мора, следы которого остались в ней, и теперь поражена была известием о самозванце Пугачеве, который с своей огромной ватагой, состоящей из нескольких тысяч, угрожает Оренбургу и Казани.

Бибиков давно был знаком с князем Полянским, и первым его делом по приезде в Москву было поехать в дом князя.

Платон Алексеевич принял дорогого гостя с распростертыми объятиями.

— Вот не ожидал-то! Каким ветром занесло вас, генерал, в Москву? — встречая Бибикова, проговорил князь Полянский.

Он ничего не знал о назначении Бибикова.

— Не ветром, князь, занесло меня к вам, а государыниным словом, — с улыбкой ответил Бибиков.

— Как так?

— Еду усмирять Емельку Пугачева.

— Как, вы получили назначение?..

— Получил, князь, лично от матушки-царицы.

— Государыня не могла сделать лучшего выбора, Александр Ильич. Я наперед радуюсь и поздравляю нашу родину с успехом. Никто другой, а вы с корнем вырвете эту поганую траву, которая, к несчастью, так быстро разрослась. Надо сожалеть только о том, почему вас раньше не послали усмирять мятежников.

— А потому, князь, что у меня при дворе много друзей и приятелей, они-то и сумели отдалить меня от государыни.

— Знаю, знаю, Александр Ильич, вы любите говорить правду, а правду в наше время недолюбливают.

— Пусть, пусть, меня им не переделать! Правда выше солнца, говорит простой народ. А знаете ли, князь, что я вам скажу. Думается мне, что я вижусь с вами в последний раз.

— Что вы говорите, Александр Ильич!

— Не знаю отчего, кажется, я всем здоров, а как подумаю, что надо мне спешить унимать эту буйную, необузданную толпу, поднятую проклятым самозванцем, и сердце у меня замрет, и грусть тяжелым камнем падет на сердце, — со вздохом ответил Бибиков.

— Какие мысли, генерал! Вы молоды, здоровы; усмирив мятежников, вернетесь к нам славным героем, увенчанным лаврами побед. Государыня и народ оценят вашу услугу по достоинству.

— Ох, вернусь ли, князь? Не думайте, что я боюсь этой толпы безумцев; скажу вам — я даже сам уверен в своем успехе, я с помощию Божией надеюсь подавить мятеж и с корнем вырвать, как вы говорите, эту поганую траву. И думается мне, что эта моя послуга последняя будет, ну да и то сказать: от своей судьбы не уйти, не уехать. А вот что, князь!

Кажись ведь около Казани у вас усадьба есть? — меняя разговор, спросил Бибиков.

— Да, есть.

— Известно ли вам, что Пугачев грозит и волжским городам? Кто знает, может злодей и к Казани подойдет.

— А вы-то на что, наш храбрый генерал. Теперь мы за вами, как за каменною стеной.

— Так-то так, а все бы князь не мешало вам сделать распоряжение, что поценнее вывезти из усадьбы.

— Особенно ценного, Александр Ильич, в моей казанской вотчине ничего нет. Там я не помню, когда и бывал.

— Так-так. А далеко, князь, ваша усадьба от Казани?

— Не далеко, всего верст пятнадцать, может быть, больше, а может и меньше; столбовой дороги нет, а дорогу ту баба клюкой мерила.

— Жаль, очень жаль, а ведь я имел в мыслях, князь, Платон Алексеевич, с вашего соизволения на время поселиться там, так сказать, сделать в вашей усадьбе свою главную квартиру, да неудобно, далеко от города, а в Казани-то, по правде вам сказать, мне жить не особенно-то охота; время летнее, жаркое, в Казани пыли много, а я слаб глазами.

— Да, да, генерал, к сожалению, вам неудобно жить в моей усадьбе, и притом дорога от города до усадьбы ужасная, а особливо в дождь и не проедешь — глина. А то бы я рад был, дом у меня огромный, места для вас и для вашего штаба хватило бы! — как бы сквозь зубы промолвил князь Платон Алексеевич и подумал:

«Вот еще что! В моей усадьбе поселиться! Этого еще не доставало! Нет, надо поскорее убрать или выпустить на волю Серебрякова, а то, того и гляди, беду наживешь!».

Генерал Бибиков после продолжительной беседы с князем Полянским радушно простился и уехал.

Оставшись один, князь потребовал к себе своего доверенного камердинера.

Старик Григорий Наумович «степенной походкой вошел в кабинет княжеский и, отвесив низкий поклон, проговорил:

— Что прикажете, ваше сиятельство?

— Выручай, Григорий Наумович, выручай!

— Приказывайте, ваше сиятельство! Всегда, по гроб значит, покорный раб вашего сиятельства.

— Знаю, знаю, потому и говорю, выручай! Дай совет, как быть, куда нам девать нашего арестанта?

— Вы насчет офицера Серебрякова изволите говорить, ваше сиятельство?

— Да, да, просто не знаю, что с ним делать? Держать его в казанской усадьбе теперь никак не возможно.

— Я только что о том хотел доложить вашему сиятельству.

— Ну вот, видишь, и ты со мной согласен!

— Смею доложить, приказчик Егор Ястреб прислал нарочного с письмом к вашему сиятельству и словесно велел передать, что в казанской вотчине неспокойно-с.

— Где же письмо?

— Сейчас предоставлю, мне письмо вручили тогда, когда у вашего сиятельства был гость, я не посмел тотчас же передать его.

— Неси его скорее, что там еще такое?

Князь Платон Алексеевич прочитал письмо вслух и, окончив чтение, с волнением не сказал, а крикнул:

— Слышал? Бегут к Пугачеву!.. Как это тебе нравится?.. Что ж Егорка-то делает, старый леший, чего смотрит? Зачем допускает до побега. Вернуть разбойников, запороть их! Ну, времячко, нечего сказать! Дожили, одна беда за другой! Давно ли был мор, который отнял у меня тоже не одну сотню крепостных, а тут еще злодей проявился — тот отнимает. Может быть, и все мужичонки к нему побегут! Удивляться надо бездействию казанского губернатора!

Князь Полянский в волнении заходил по своему кабинету.

— Ну, что ж ты стоишь! Говори, советуй, что мне делать? — крикнул он на своего камердинера.

— Вы изволите спрашивать относительно офицера, надо его выпустить, ваше сиятельство, или…

— Ну, ну, что или?

— Прикончить, — опустив голову, тихо промолвил Григорий Наумович.

— Да ты что, в уме или рехнулся? «Прикончить!» Да что ты меня за Малюту Скуратова почитаешь, что ли, или за разбойника подорожного? Что я, душегуб? — кричал князь Платон Алексеевич.

— Так соблаговолите, ваше сиятельство, приказать выпустить офицера.

— Выпустить, выпустить! И без тебя знаю, но как! Ты сам знаешь, что чрез это может произойти большая для меня неприятность. Сознаюсь я, круто поступил с Серебряковым, и всему виною мой нрав: спесив я больно. Впрочем, что же это я все тебе рассказываю? Советоваться задумал! Пошел!

Князь Полянский был сильно взволнован, известие из казанской усадьбы произвело на него тяжелое впечатление: он не знал, что делать, на что решиться, что предпринять.

— Ну, что же ты тут торчишь? Убирайся, говорю!

— Слушаю, ваше сиятельство.

Григорий Наумович направился к двери.

— Стой! Или, Григорий Наумович, вы изволили на меня прогневаться? — иронически промолвил князь Полянский.

— Помилуйте, ваше сиятельство, смею ли я? Я ваш верный и преданный раб.

— Да, ну хорошо! Слышал, слышал. Погоди! Дай мне собраться с мыслями, прийти в себя… Это все так неожиданно! Выпусти я теперь Серебрякова, он зевать не будет, подаст на меня жалобу, дойдет до государыни-императрицы, меня привлекут к суду, к ответственности… Срам, позор! Князь Полянский под судом! Как быть? Как поправить дело? — не говорил, а как-то нервно выкрикивал князь Платон Алексеевич, чуть не бегая по своему кабинету.

— Не погнушайтесь, ваше сиятельство, моим рабским советом, — низко кланяясь своему господину, тихо и робко промолвил старик-камердинер.