Волжское затмение (СИ)

Съела Даша щепотку. Потом ещё. Антон ей третью протягивает, а она руку его отталкивает – сам, мол, ешь, – и головой мотает протестующе. И видно, что хочется ей, а не разрешает себе. Ухватил её тогда Антон двумя пальцами за щёки, чуть сжал – и сунул ей хлебный мякиш в приоткрывшийся рот. Даша смешливо прыснула, взглянула на него жалобно – и шумно проглотила кусок. Рот ладошкой прикрыла, глаза опустила стеснительно.

– Вот и молодец… Вот и умница, – приговаривает, беззвучно смеясь, Антон. – Репей ты мой несчастный! Дашка, да тебе холодно? Дрожишь…

– Нет… Мне страшно, Антон. Очень страшно…

– Страшно… – вздохнул Антон, соглашаясь. – Но не навсегда же… Вот только представь. Просыпаемся мы с тобой однажды – и тишина. И солнце… И никакой войны… Ох, и заживём же мы с тобой, Дашутка… Эх, и заживём! – и аж прищёлкнул языком от нахлынувшего воодушевления.

– Заживём… – эхом отозвалась Даша. – Если выживем… Ты, Антон, пойми: без тебя мне ничего не надо. Ни солнца, ни тишины… Ни жизни. Пусть оно будет, что будет… Лишь бы вот так… Быть с тобой. Ты пойми, не за себя я боюсь. Чего мне – в подвале сижу, перевязки делаю… А ты в городе целыми днями. По развалинам и пожарам. Под обстрелами… Да как, Антон? Как мне на месте усидеть, если тебя в любую минуту убить могут? Каково дожидаться каждый день тебя? Господи, да разве во мне дело! – и Дашин шепоток сорвался на всхлип. Повисла тишина, перемежаемая короткими поцелуями.

–А как иначе, Дашка? – прошептал Антон.

– Никак, Антон. Тогда… Помнишь, в тот день… Я осталась, потому что остался ты. А теперь… Просто не могу уйти. Я здесь нужна. И ты тоже… Без нас здесь будет ещё хуже. Нет, Антон… Никак, – прерывисто вздохнула Даша.

– Вот то-то и оно… – в тон ей протянул Антон. – И попробуй тут ещё и выживи… Тяжко.

– Мы постараемся, Антон… – в самое ухо прошептала ему Даша. Он обнял её что было сил. Так, что ощутил частый стук её сердца.

– Надо постараться, Дашенька. Надо бы. Надо бы… – одними губами, касаясь Дашиной щеки, шептал Антон. Наплывало забытьё. Он замирал на мгновение, вздрагивал и приходил в себя. Они сидели в тёмном углу захламлённой, ободранной комнаты. Он – на полу, а Даша – у него на коленях. Была она лёгкая. Совсем лёгкая, едва ощутимая. Но от неё было тепло. Виделись они теперь только с наступлением сумерек и темноты, когда замолкали пушки. Коротали и без того куцые июльские ночи. Иногда не выпадало и ночей. Брюки и рубашка Антона, мешком, как на вешалке, висящие теперь на нём, были кругом прожжены, и руки не успевали заживать от ожогов и волдырей. И была у них с Дашей лишь одна ночь. Настоящая. Долгая. Бешено волнительная, чуть суетливая от внезапных первых ошеломляющих открытий. Та самая ночь после их встречи с отцом Антона, когда они поняли, что не могут друг без друга. Эта ночь многое перевернула в них обоих. Они стали будто мудрее, и загадочная, только им понятная просветлённость появилась в их глазах. Истомлённые, взмокшие лежали они, не размыкая объятий, а к ним, к дому, уже подступала беда. Глухой, тяжёлый треск пылающих домов был совсем рядом. То и дело тьма ярко вспыхивала красно-рыжими отсветами пламени. Тем острее и сладостнее чувствовали они друг друга, и тем яснее становилось им, что вся их жизнь и ценность её теперь – только в них самих. А остальное – призрак. Ненужный уже мираж, с которым, как ни жаль, придётся расстаться.

И пришлось. Уже на следующий день. Даже понежиться в первых утренних объятиях не довелось. Подгоняемый свежим западным ветерком пожар, сжирая вспыхивающие, как хворост, деревянные дома от Всполья до Сенной, подступил вплотную к Данилову переулку. И, собрав в мешок смену одежды и скромную еду, подхватив Дашин чемодан, они, глотая слёзы горечи, досады и обиды, вышли на задымлённую улицу и влились в нескончаемый поток погорельцев. Первые два дня были полны тоской, отчаяньем и ужасом. Но они, не разнимая рук даже в минуты забытья, всегда были вместе. И, переглядываясь, видели в глазах друг друга сквозь испуг и вопросительность чистый, смелый, неяркий, но ровный свет, вспыхнувший в них той незабываемой ночью. И отступал страх. И мерк неуют. И можно было, нужно было жить дальше.

Второй такой ночи у них больше не было. Голод и неимоверное напряжение брали своё. Но им хватало и этих стремительно пролетающих часов в крепких объятиях друг друга. Свет той долгой, неистовой, заветной ночи не гас в них, не давал отчаяться и погибнуть.

Но сегодня Даша была как-то по-особому беспокойна. Она явно нервничала, что-то недоговаривала, но Антон был слишком измотан минувшим днём, да и не хотел дознаваться, в душу ей лезть. Пусть. Если что серьёзное – соберётся и скажет сама. Не надо её трясти. Ей, бедной, и так достаётся – не позавидуешь.

Они засыпали. Слабли, разнимались объятия, и Дашина голова клонилась к Антонову плечу. И вдруг Даша вздрогнула, встрепенулась и чуть отстранилась. Антон поднял отяжелевшую голову, проморгался и схватил девушку за плечи.

– Что ты, Дашка… Что ты? – непослушными спросонья губами пробормотал он.

– Антон… Я должна… Сказать тебе… – с трудом, волнуясь, насилу подбирая слова, зашептала она. – Сама ещё…не знаю пока… Но чувствую… И надо, чтоб ты знал… – и замолкла, кусая губы.

– Ну… Говори же, Дашка… Говори, не томи. Я пойму… – подбадривал её не на шутку обеспокоенный Антон.

– Ой, не торопи меня… – будто запыхавшись, выдохнула Даша. – Не обрадуешься… Вот что, Антон. Ты… Ночь эту нашу… Помнишь? Ту… Последнюю… У тебя в доме?

– Напоминаешь? – укоризненно прищурился Антон и поцеловал её в щёку. – И не стыдно тебе? Вот возьму и скажу, что забыл! Но что же, что, Дашка?

– А то, Антон… Какая-то я… Сама не своя… Не по себе как-то… С той ночи… – и Даша осторожно коснулась низа живота. – Будто растёт во мне… Что-то… Кто-то… – и в дрогнувшем Дашином голосе почудилась Антону особенная, умудрённая улыбка. Боязливая. Неуверенная. – В общем, Антон, кажется… Будет у нас ребёнок, вот что… – и, выговорив это, Даша вздохнула. Глубоко и облегчённо.

Антон крупно вздрогнул и заморгал. Сон как ветром согнало.

– Дашка… Дашка… – с лёгким перепугом заговорил он в полный голос, встряхивая её за плечи. – Ты… Ты ничего не путаешь? Точно?

– Да я… Всё думала, как сказать-то тебе… Боялась… А теперь чувствую, что… – голос её прерывался, не хватало дыхания.

– Дашенька, милая… Дашка ты моя… Да ты… Это же здорово! Это же… Ты не представляешь, какая ты… Сокровище ты моё стриженое! Да я ж тебя теперь… – и задохнулся, и сжал её изо всех сил в объятиях, но, опомнившись, приотпустил. Нельзя. Нельзя теперь так…

– Это ты не представляешь, Антон, – сжимая губы, сухо прошептала Даша. – Как? В этом ужасе… Как я выхожу, как рожу? Как мы с тобой будем… Это же невозможно, Антон!

– Невозможно? Да брось, Дашка, что теперь для нас невозможно! Ты погоди, погоди… – осторожно встряхивая её за плечи, жарко шептал он. – Это что же… Дашка, я с ума схожу! Мы… От горшка, считай, два вершка – и родители! О, Господи! Ну, Дашка, геройская ты моя, ну, спасибо тебе…

– Антон… – с горечью перебила его Даша. – Да ты меня не слышишь, что ли? Мне страшно… Так страшно, как никогда ещё… Ты посмотри. Посмотри, что делается! И как? Как я здесь? – и всхлипнула.