Иван Сусанин

Иванка не раз видел, что даже опытные рыбаки нанизывают плотву через глаз, но, как подсказал ему один из старых рыбаков — это не лучший способ. Плотва кормится зеленью, а посему желудок ее и жабры всегда горчат. Но коль развесить рыбу вниз головой, то вместе с остатками попавшей в нее воды стекут и все горчащие вещества, рыба станет гораздо вкуснее. Так что лучше вешать плотву, протыкая шилом дырку подле хвоста, не забывая и о том, чтобы развешенные тушки были отделены друг от друга, не соприкасались, иначе провяливание будет неравномерным. Но и это еще не всё. Вяленьем лучше заниматься в мае, поскольку нет еще мух или их совсем мало. А в знойный июль делать это можно лишь после того, как рыба будет укрыта от мух либо мелкой сеткой, либо самодельными коробами.

Вяленье длится три-четыре недели. О готовности судят, когда спинка рыбы при нажатии пальцами оказывается крепкой и подсохшей. Сельдь получается отменной, малосольной.

Но каждый раз, приступая к трапезе, Иванка грезил хотя бы о ломтике ржаного хлеба. Вот уж лакомство, так лакомство. Нет ничего вкуснее хлеба. Да так и должно быть. Сколь труда надо положить мужику, дабы вырастить хлеб! Вспахать оралом поле, засеять, сжать вызревшую ниву, убрать снопы в суслоны, досушить в овине, обмолотить цепом, провеять, освободив от шелухи. Но до сусека еще далеко: допрежь надо жернов покрутить, и не одну неделю, коль нива щедро одарила. А жесткая ладонь в кровавых мозолях, даже рукавица не помогает: тяжел жернов. Но обо всем забываешь, когда жито превращается в муку. Тут тебе и душистый каравай, и лепешки, и кокурки, а по праздникам — блины и пироги. Хлебушек! Он кормилец не только для мужика, но и для боярина и царя. Всем на потребу, ибо он костяк жизни. Без ума проколотишься, а без хлеба не проживешь. Отец когда-то говаривал: «Хлеба край, так и под елью рай».

— Эх, батя, батя, — вздохнул Иванка. — Зрел бы ты сейчас своего сына. Сидит под елью и грезит о хлебушке. Хоть бы крошка во рту побывала. А каково дочке и матери? На глазах тают.

Острая жалость как серпом прошлась по сердцу. Довольно отдыхать, надо идти дальше, дабы спасать самых близких людей.

Обогнув небольшое болотце, Иванка увидел перед собой задумчивый вековой бор, по краю коего широкой полосой тянулся густой непролазный малинник, усеянный крупными ягодами. Иванка невольно подошел к духовитым зарослям и принялся кидать в рот сочную, слегка перезревшую малину. И вдруг он замер, услышав чей-то звонкий девичий возглас, раздавшийся с другой стороны малинника:

— Настенька, где ты, ау!

— Здесь я, Аленка, недалече!

«Господи, наконец-то!» — возрадовался Иванка и напродир кинулся через малинник, не щадя ни рук, ни лица. Выскочил из зарослей и увидел убегающих девушек в холщовых сарафанах.

— Не пугайтесь, я не медведь!

Одна из девушек, услышав человеческий голос, остановилась, однако лицо ее было настороженным.

— Ты кто?

— Да я… да я селище ищу, красна девица. Не страшись!

Но вид незнакомца перепугал девушку: взлохмаченный (Иванка потерял в зарослях шапку), заросший бородой, в изодранной рубахе. Уж не разбойник ли? В лесах, чу, и лихие люди шастают. Да вон и топор в руке.

Аленка (так звали девушку) повернулась и резво побежала через красный бор. За ней припустил и Иванка. Вскоре бор оборвался, и перед Иванкой предстало небольшое селище в семь дворов, раскинувшееся на высоком берегу довольно широкой реки, за коей простирался непролазный лес.

Иванка опустился на колени и осенил себя крестным знамением.

Глава 39

ГОРЕ

На сковородке, коя лежала на двух каменьях, жарился жирный, пузастый лещ, еще вчера выловленный сыном. Теперь его нет, вновь ушел на поиски беглого поселения.

Сусанна, сидя с внучкой подле костерка, пошевеливает обгорелым концом ветки красные уголья.

— Вкусная рыбка, Тонюшка.

— А молочко с хлебцем вкуснее, бабушка.

Сусанна смотрит на бледное, осунувшееся лицо внучки и утешает:

— Скоро и у нас будет молочко.

— Тятенька принесет?

— Непременно принесет, Тонюшка, но чуток обождать надо. Ты уж потерпи, родненькая.

— Потерплю, бабушка.

Сусанна сняла двумя рогатинками сковороду, молвила:

— Надо сушняку добавить. Угольки-то гаснут, а мне еще надо водицы вскипятить. Ты посиди, внученька, я мигом обернусь.

Лес — близехонько. Угрюмый, буреломный, сушняк на каждом шагу. Однако Сусанна редко в лес заходила, все больше проводила время с внучкой. Набирая охапку сушняка, заприметила подле ели груздь. Крепкий, ядреный, не тронутый гнилью. Скинула с белой макушки прилипшие иголки и мечтательно подумала:

«Вот бы десятка три набрать да засолить. То ж царский гриб!»

Забыв о сушняке, она невольно подалась вглубь леса и вновь обнаружила три великолепных гриба. Далее пошла, и друг услышала треск под ногами. Сусанна, вскрикнув, провалилась в какую-то яму и сразу почувствовала, как что-то острое вонзилось в ее живот. Охнула от жуткой боли, рванулась из ямы и тотчас погрузилась в беспамятство…

Иванка возвращался в приподнятом настроении. Он нашел-таки лесное селище. Как порадуется мать! Еще не доходя землянки, он услышал неутешный жалостливый плач дочурки. Что с ней? И почему не видно матери?

Он подхватил Тонюшку на руки.

— Отчего ты расплакалась, доченька? Ты ж у меня молодец, никогда не плачешь. Где бабушка?

— В лес ушла.

— Давно?

— Давно, тятенька. Страшно мне без бабушки.

Иванку охватила тревога. Мать никогда не оставляла внучку надолго.

— Не плачь, Тонюшка. Я сейчас приведу бабушку.

Иванка торопливо зашагал к лесу по вытоптанной тропинке, по коей ходили за сушняком.

— Матушка!

Зловещие безмолвие. Иванку охватило предчувствие беды. Он кидался то в одну сторону, то в другую, пока не увидел неглубокую яму, забитую трухлявыми ветвями, из коих проглядывалась безжизненная голова матери с перекошенным окровавленным ртом и закрытыми глазами.

— Матушка-а-а!

Это был отчаянный возглас ужаснувшегося сына. Он быстро раскидал ветви и вытянул мать за омертвелые руки. Весь низ живота Сусанны, к коему прилип холщовый сарафан, был залит густой запекшейся кровью.

Слезы выступили из глаз Иванки. Последний раз он плакал, когда преставился его отец. Но его горе не было таким острым и безысходным. Отец последние недели сильно недужил, и смерть его не была такой неожиданной. Сейчас же он обезумел от горя. Сердце его разрывалось от жалости. Он очень любил свою мать — ласковую, рассудливую, чрезмерно работящую и никогда не унывающую. Иванка не примечал, чтобы когда-нибудь мать приболела или пожаловалась на тот или иной недуг, и ему казалось, что мать всегда будет обретаться во здравии и проживет долгую жизнь.

И вот жизнь ее оборвалась. Внезапно. Но как же так случилось?

Иванка осмотрел место гибели и все уяснил. Мать угодила под вывернутую с корнями старую ель, сокрушенную буреломом и оставившую после себя выямину с остатками острых оборванных корней. Со временем яму запорошило листвой и сушняком, и она оказалась природной западней. Мать обрушилась животом на один из крепких узловатых корней. Какая чудовищная и нелепая смерть! И что будет с дочкой, когда она увидит мертвую бабушку. Господи милосердный! Помоги же Тонюшке перенести страшную беду!

Глава 40

С ТОГО СВЕТА

Наумов был разгневан бегством Ивашки Сусанина. Удивляло то, что бывший послужилец Сеитова исчез внезапно со всей семьей, налегке, оставив после себя добрый двор, возведенный с помощью воеводы. Такие дворы без крайней надобности не покидают. Выходит, Ивашка и в самом деле воровской человек. Его провинность, поди, велика, не миновать кнута и кандалов. Миновал, сучий сын! Но кто ж его упредил?

Наумов приказал доставить ему Полинку, но от нее ничего вразумительного не добился. Знай, талдычит:

— Пробудил меня Иванка, дабы попрощаться. Я всполошилась, он же: «Нельзя нам здесь оставаться. Спешно уходим». «Куда же вы?» — пытаю. «Куда глаза глядят». Так я ничего и не уразумела.