Беруны. Из Гощи гость

стране земля тучна, народ покорен, леса богаты горностаем, куницею, соболем, душистым

медом, крупною дичью...»

Ротмистру Коссу, шпиону и предателю, осталось уже немного, чтобы покончить с этим

делом, отнявшим у него столько времени, денег и сил. Он склонил голову набок и, разогнав

над пергаментом свежеочиненное перо, стал плести дальше свое хитрое кружево из ломаных

немецких буковок, размашистых росчерков, палочек и точек.

«Когда благодатью вседержителя ваше императорское величество станет твердою стопою

в Московском государстве, в этой нечестивой стране, – мягко скользило по желтоватому

пергаменту ротмистрово перо, – тогда только турецкий султан убедится, как господь бог

ратует за истинно верующих в сына его Иисуса Христа; тогда только...»

Ротмистр поднял склоненную над рукописью голову и насторожился.

Внизу, в кабаке, казалось под самым тем местом, где сидел сейчас за работой своею

ретивый ротмистр, грохали один за другим тяжелые удары, от которых вот-вот должен был

1 Дьяки управляли делами важнейших учреждений Московского государства и были непосредственными

помощниками, а иногда и заместителями бояр – начальников этих учреждений. Разрядный дьяк – дьяк

Разрядного приказа, центрального учреждения, в ведении которого находились воинские дела Московского

государства.

2 Священную Римскую империю составляли в то время главным образом области нынешней Германии.

обвалиться весь дом.

– Негодница! Дрянь! – распознал ротмистр сквозь гром и крик блекочущий голос

поручика Гревеница.

– Шиш! Нехристь поганый! – выла какая-то баба голосом, хриплым с перепою и

простуды.

Наконец внизу что-то бухнуло так, словно пороховой погреб взорвался под ротмистром

Коссом. И затем весь этот содом сразу выкатился на двор.

Ротмистр Косс вскочил с места и побежал к окошку. По двору, крича во весь голос,

неслась девка Улька, простоволосая и окровавленная. А за нею, поминая всех чертей и

дьяволов, бежал с обнаженной шпагой поручик Гревениц фон Юренбург. Он был без камзола

и шляпы, белобровый поручик с яйцевидной головой, и ноги его путались в длинной рубахе,

которая выбилась у него из коротких штанов.

Ротмистру Коссу не удалось на сей раз закруглить завершительную фразу и поставить

последнюю точку на знаменитом своем труде. Автор «Плана» быстро сунул не совсем даже

еще просохший пергамент под подушку и схватил стоявшее в углу копьецо. Царапая по полу

окованным древком и прыгая через ступеньку, ротмистр ринулся вниз.

На дворе уже кишела почти вся корчма ротмистра Косса. Татарин Хозяйбердей бежал

Ульке наперерез, норовя ее заарканить двойною ногайской петлей. Но Улька не давалась и

бежала прямо на веревку, которую злодейски протянула поперек дорожки жёнка Манка. Вся

кабацкая голь сразу взяла сторону Ульки. Пропойцы, не покидая своих мест в тени

ротмистровых амбаров, швыряли в пробегавшего мимо поручика куски рассохшегося

коровьего помета.

– Усь-усь-усь-у-у-усь!.. – оглушительно уськал поручику вслед распухший и засаленный

мужичина в рваной бабьей кофте, целыми днями валявшийся на земле под стрехою

ротмистровой конюшни.

– Ги-ги-и-и!.. – гикал по-казачьи поручику другой, может быть и впрямь казак, но также

припаявшийся надолго к солодовням и пивоварням ротмистрова двора.

И во всем этом столпотворении никто и не услышал, как скрипнула калитка и на двор к

ротмистру Коссу шагнул молодой человек в малиновой однорядке1 с оттопыренною пазухой.

VII. В ГОСТЯХ У ИНОЗЕМЦА

Улька бежала по протоптанной в траве тропке, не замечая веревки, предательски

подложенной жёнкою Манкой. И, когда девка добежала до веревки, Манка с силой дернула

веревку, и Улька, зацепившись, растянулась на дорожке. Тут ее сразу перенял вооруженный

копьецом ротмистр Косс и собственноручно отволок в угол двора, где и запер в заклетье. А

поручик успел уже тем временем поспорить с пропойцами – завсегдатаями Коссовой корчмы,

на которых стал наступать все с тою же обнаженною шпагой. Пропойцы не давали ему

подступиться; они по-прежнему уськали и гикали и забрасывали поручика кочерыжками,

битыми черепками, песком и сором – всем, чем попало. Но на помощь поручику подоспел

тут ротмистр Косс с татарином Хозяйбердеем, Они отогнали бражников прочь, а у не в меру

развоевавшегося поручика отобрали шпагу и повели его к дому, невежливо подтягивая его

туда за рубаху.

Двор опустел. Стало тихо. Только в дальнем углу выла запертая в заклетье Улька.

Тогда юноша, стоявший у ворот, сунул руку за пазуху кафтана и вынул оттуда книгу,

большую, толстую, без футляра и переплета. Молодчик помялся, потоптался, раскрыл зачем-

то свою книгу и увидел вверху, на обрамленной дубовыми листиками странице, картинку:

каменщика, возводящего палаты. А пониже – рудокоп киркой руду бьет, виночерпий вино

пробует... Далее, на другой странице, два бородача волокут на палке виноградную кисть. А

под бородачами этими, под землею, по которой они идут, мелко-мелко разбежались строчки,

какие-то заморские буковки, невесть какая грамота. Из светлых этих буковок составляется,

наверно, целая азбука. И азбука эта, разложенная по складам, дает речь, никогда не

1 Однорядка – верхняя широкая долгополая одежда без воротника, с длинными рукавами, под которыми

находились прорехи для рук.

слыханную раньше. Как она звенит? И о чем толкует? Вот об этих бородачах с виноградною

кистью? Наверно, о бородачах. И о женщинах с рыластым зверем, и об арапе верхом на

птице, и о портретах, и о ландшафтах... Юноша примял книгу, запихнул ее за пазуху и по

желтенькой тропке зашагал к дому.

Наверху в горнице было открыто окошко. Толстый немчина, сидя на подоконнике, курил

здоровенную трубку. Дымище табачный валил у него изо рта, из носу, казалось даже – чуть

ли не из ушей. Немец пускал его то колечками, то раструбом, то еще другим каким-то

хитрым способом и сидел весь в дыму, как в облаке херувим. Но табакур не спускал глаз с

малиновой однорядки, которая приближалась по надворной тропке.

– Ей! – окликнул однорядку немец. – Что потеряли в мой честна дом, молодой господин?

– Да мне тут надобно... Козодавлева иноземца мне... Как тут к нему?..

– Я есть ротмейстер Косс фон Дален. А ты кто есть?

– Я... я – Хворостинин.

– Кворостини?..

– Да. Князь Иван Хворостинин.

– О-о-о!.. Князь!.. Прошу, прошу, князь Кворостини!

И ротмистр уже стоял на лестнице, встречая поднимавшегося к нему гостя.

Какою-то сладковатою сыростью пахло в сенях у ротмистра Косса, на лестнице у него и

в горнице, убранной нерусским обычаем, обвешанной немецкими безделушками,

уставленной шкафами, на которых вырезаны были целые истории. По стенам развешаны

картинки, удивительно напоминающие такие же в книге, принесенной князем Иваном. А на

подоконнике на медном звере сидит медный мужик, и повадка у мужика такая же, как у тех

бородачей, которые тащат на палке виноградную кисть. И сам зверь – как он похож на того,

которому золотоволосые женщины льют воду в разверстую пасть!

Князь Иван обернулся и вдруг впервые увидел себя таким в большом зеркале, висевшем

над красиво убранною кроватью. Он в малиновой своей однорядке предстал перед самим

собою весь – от русых кудрей и едва опушенного подбородка до алых сапог с загнутыми

кверху носками. И он показался самому себе чересчур цветистой птицей рядом с одетым в

черный бархат иноземцем.

Князь Иван поправил кисти на своем кафтане и покосился на ротмистра. Тот стоял у

стола, вцепившись двумя пальцами в бородку, скривив рот в учтивой улыбке.

– Скажи мне... – молвил князь Иван. – Не знаю, как мне величать тебя...