Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

— Так, — подытожил король. — Теперь вы более-менее знакомы, а у меня больше нет времени.

И вышел, громыхнув дверью так же, как и его восьмилетний сын.

— Больше нет времени, — передразнил Эдред. — Он так всегда говорит, сколько я себя помню.

Эмма уселась на пол, держа на руках малышку Эльфриду, а остальные дети сели вокруг. Все сидели тихо, глядя на нее. Все, кроме Эльфриды, которая лопотала, не умолкая, и теперь, как и всегда, ничуть не смущалась, что на нее не обращают внимания. Что им всем сказать? Эмма вновь мысленно повторила по-английски специально заученную фразу и затем произнесла:

— Вам, я вижу, так весело всем вместе, ведь вас так много, а разница в возрасте такая маленькая. А у меня тоже есть братья, только они меня старше на пятнадцать лет и даже больше и…

На этом ее красноречие истощилось. Эмма умолкла, ожидая, вдруг кто-нибудь все-таки ответит, но дети только переглядывались и опять смотрели на Эмму. Потом Этель повернулась к Вульфхильд:

— Она все не так выговаривает.

И на всякий случай показала на Эмму пальцем, после чего снова принялась ковырять им в носу, несмотря на все просьбы кормилицы перестать.

Наконец заговорил Эдгар:

— До сих пор нас не собирали у короля, Мы-то, мальчишки, жили больше у бабушки…

— Надо говорить «присноблаженной бабушки», — напомнил Эдмунд.

— Ага, мало ли что она умерла — так и мама тоже умерла, а ты говоришь «присноблаженная», и не поймешь, о ком. Запутаться можно, если так говорить.

Снова наступило молчание. Эмма, почувствовав, что надо как-то ответить на критику Этель, уселась поудобнее и произнесла:

— Этель считает, что я говорю «не так». Она права: год назад я вообще не знала английского языка, но теперь я стану учиться. Так что, я вам буду только благодарна, если вы поправите меня, когда я ошибусь.

И улыбнулась, властно и вместе с тем ободряюще. В ответ не улыбнулся никто. Кроме Эдреда, который, наоборот, улыбался все время, влюбленно глядя на нее. Но и он молчал. Ухватившись за его улыбку, словно за соломинку, она повернулась к нему и спросила:

— А ты чем любишь заниматься?

Эдред по-прежнему радостно улыбался, но не отвечал.

— Кого из нас ты спрашиваешь? — поинтересовался кто-то из принцев, кто именно, Эмма сразу не вспомнила.

Все, конец, подумала королева. Сколько раз она перечитывала их чудные имена и была уверена, что выучила их. Но соединить имена с лицами — задача не из легких, особенно теперь, когда дети сидят как попало, без ранжира. Если сейчас ошибиться, если это окажется не Эдред, тогда — позор на вечные времена… Нет, точно он, это он спорил насчет возраста.

— Вообще-то, я обращалась к Эдреду, — спокойно ответила она, и застыла, ожидая взрыва хохота.

Но Эдред вздрогнул, и захохотали уже над ним.

— О чем ты меня спросила? — недоумевал принц.

Хохот усилился, и ответа Эмма дожидаться не стала. Она уже повернулась было к старшей из девочек, когда Эдгар, восьми лет, отверз уста:

— А папа тебя уже потоптал?

Краска залила лицо Эммы. О, если бы она могла хотя бы дерзко бросить Эдгару: «Да, представь себе!»

— Ай, — вскрикнул Эдгар. Это Эдмунд поднялся и отвесил ему оплеуху. — За что ты меня бьешь? Если он ее не топчет, зачем она ему тогда вообще?

Воцарилась мертвая тишина, только Эльфрида, которой уже надоело сидеть на коленях у Эммы, устремилась к пострадавшей стороне. Эмма, решив, что достаточно посидела в веселой компании, уже было поднялась, как Эгберт произнес:

— Мы все хотели бы знать, зачем ты нужна отцу.

Эмма обернулась и уставилась на него, Пленительная улыбка не сходила с его лица с самого начала знакомства. Должно быть, так улыбаются волки. Это ей-то, прославившейся остротой своего языка, не удается ответить на один единственный вопрос. Она молча повернулась к дверям и пошла прочь. И слышала за спиной голос Эдреда:

— Эмма. Ну и имечко! Получше, что ли, не нашли?

И — брань в ее адрес. Она обернулась и крикнула:

— Уж кто бы говорил! Эдред, Эдмед, Эдпед — не имена, а какая-то дурацкая скороговорка!

Ужасные слова сказала она детям, ужасные. Эмма разрыдалась. Она уже сожалела о сказанном, но ведь всему есть предел!

Не успела она вылететь из зала, как пятилетняя Альгива, забежав вперед, обхватила ее колени.

— Не обращай на них внимания. Они всегда такие дураки.

Эмма, наклонившись, обняла маленькую миротворицу. И, оглядывая сквозь слезы глазеющую на нее ораву, вздохнула:

— Простите меня. Никто не выбирает себе имени. И я тоже. Ну так дайте мне другое имя, какое вам нравится. Но только чтобы не слишком отличалось от нынешнего, а то будете звать, а я не откликнусь.

Но никто ничего не предлагал. Все, видно, надеялись друг на дружку. Одна только Альгива, сидя у Эмминых ног, шепотом проверяла ее имя на вкус, снова и снова. Эмма устала уже стоять наклонившись, но не решалась пошевельнуться, боясь разрушить сложившееся между нею и малышкой хрупкое доверие.

— А что тут плохого — Эмма, — произнесла наконец Альгива. — Как «мама».

— Точно, — пробормотал кто-то из мальчиков, и Эмма лишь теперь начала понимать, что ей следовало иметь в виду с самого начала.

— Но, — продолжала Альгива, — по-моему, лучше будет «Имме».

— Ну, «Имме» еще туда-сюда, — согласился Эдгар.

Так и стала Эмма «Имме» для детей Этельреда; а вскоре и для всех остальных, кому случалось называть ее по имени.

Из детской Эмма ринулась прямиком на женскую половину и бросилась в объятья Гуннхильд, жалуясь:

— Мне никогда не справиться с этими окаянными детьми. Ну, поодиночке еще можно, но больше я не желаю иметь дело со всей оравой!

И Гуннхильд узнала все подробности церемонии «представления», Что король ретировался так поспешно, Гуннхильд совсем не удивило: наверняка, он ожидал чего-нибудь подобного и знал, что его не послушают, даже если он и заступится за Эмму.

— Бедняжки как стадо без пастуха, — вздохнула Гуннхильд. — При бабушке они жили как хотели. Единственное, чему она их научила, — это презирать свою родную мать. И теперь, когда мать умерла, их, по-моему, мучает совесть. Так что нечего удивляться, что все это выплеснулось на тебя.

Эмма задумалась. Как бы реагировала она сама, если бы вдруг ни с того ни с сего заполучила мачеху немногим старше себя?

— Самое ужасное, — произнесла она, — что я, кажется, перестала любить детей. Раньше я вроде бы любила их. Хотя — с пятнадцатилетним, может быть, удастся подружиться?

Гуннхильд немного подумала, прежде чем ответить.

— Матери ты им никогда заменить не сможешь. И, прежде всего, потому, что у них не осталось никаких теплых воспоминаний о том, что такое, в сущности, мать. Подружиться — да, а на большее и не рассчитывай. Или стань им старшей сестрой.

Всего Гуннхильд не сказала. Старшая сестра — этого достаточно, пока Эмма сама не станет матерью. Вопрос лишь, удастся ли ей это успеть, прежде чем ее настигнет судьба.

Когда Эмма вбежала к ней, Гуннхильд стояла за кроснами. Теперь она вновь повернулась к ним, забегал челнок, застучало бердо [11].

Эмма до сих пор не рассказала про вопрос, заданный Эдгаром. Может, по отдельным ее намекам Гуннхильд сама догадается? Но сейчас Эмма решилась поведать о своем позоре без околичностей:

— Эдгар спросил меня, «а папа тебя потоптал?». Было бы легче, если бы я могла ответить утвердительно.

Гуннхильд в изумлении оставила работу и села рядом с Эммой.

— Как… Ты хочешь сказать, король еще не осуществил ваш брак?

Эмма покачала головой, закрыв глаза:

— Почему он не захотел?.. Разве я ему противна?..

Услышанное просто ошеломило Гуннхильд. Ведь король Этельред успел снискать сомнительную славу благодаря тому проворству, с которым брал женщин. «Взяться смело — уже полдела» — по свидетельству Паллига, это была любимая поговорка короля на сей счет. Он и к Гуннхильд подкатывался, но с ней у него не вышло ни дела, ни полдела. Гуннхильд знала, что жена одного бейлифа [12] долгое время была фавориткой короля, и что тот придумывал предлоги один другого нелепее, чтобы удерживать ее во дворце в ночное время. Гуннхильд видела эту женщину и после их возвращения из Лондона, — но может ли быть, чтобы король наведывался к ней по-прежнему теперь, когда у него такая прелестная юная королева? К тому же — только что с ним повенчанная?