Великая судьба

На усмирение мятежного гуна были посланы войска во главе с бээсом Биширэлтом из Цэцэн-ханского аймака, который должен был попытаться договориться с Бавужавом, а в случае неповиновения — расправиться с ним. Однако войска Биширэлта перешли на сторону мятежников, и незадачливый полководец ни с чем вернулся в столицу. И тогда вместо Биширэлта было решено послать на восток Максаржава с его цириками.

За несколько месяцев до того, как Максаржав выступил в поход, с восставшими попытался вести переговоры Манлай-Ба-тор Дамдинсурэн.

— Халхаские князья отказались от нас, — ответил ему Бавужав, — они не желают защищать своих кровных братьев, отдали Внутреннюю Монголию под власть Китая, а китайцы издеваются над нами. Вот почему мы восстали.

— Но ведь вы словно заяц из сказки, который попал в расщелину! Вы же лично присутствовали на съезде трех держав и согласились с решением, чтобы ваши земли отошли Китаю!

— Мы поняли, что нас просто-напросто продали Китаю, а раз так — мы разгромим Халху. Вы не захотели спасти нас, отдали китайцам на разграбление наши земли, и за это мы отомстим: отторгнем восточную часть Халхп и отдадим Китаю.

— Если братья начнут убивать друг друга, они станут добычей врага. Можно ведь жить мирно.

— Моя душа до тех пор не узнает покоя, пока не будет установлена новая граница, с включением Внутренней Монголии. Вы предлагаете нам сложить оружие? Никогда!

— Переходите сами в Халху со своими юртами.

— Никогда я не смогу бросить братьев, доверившихся мне! Даже если тело мое станет наслаждаться, душа будет страдать. Я останусь вместе с братьями, буду вместе с ними страдать и бороться, а если надо — и жизнь свою отдам.

Люди Бавужава продолжали бесчинствовать на восточной границе; мстя за то, что их отдали под власть Китая, они жгли и разоряли монастыри, грабили население.

Хатан-Батор Максаржав выступил со своим войском и расположился в хошуне Уйзэн-вана. Полководец был в расцвете сил. Максаржав не носил знаков княжеского достоинства — жинса и отго, но не расставался с саблей и винтовкой. В своем шатре он поставил старый стол и часто, сидя за этим столом, читал.

«Я понимаю обиду Бавужава, — рассуждал он, — но разве можно доказывать свою правоту с помощью разбоя и грабежа? В чем провинились перед ним мирные жители пограничных аилов? Когда монголы проливают кровь своих братьев, китайцы радуются. Если бы Бавужав прекратил бесчинства, не надо было бы и воевать с пим. Пока мы растрачиваем силы в междоусобицах, китайцы улучат момент и нападут на нас. Нет, я должен выполнить приказ о подавлении мятежа, поднятого Бавужавом...»

Он созвал командиров и приказал:

— Готовьте войска!

Но Бавужав понял, что на этот раз ему придется туго, и бежал со своими отрядами. Максаржав, убедившись, что мятежники достигли Хайлара, прекратил преследование и вернулся в Хурэ. В глубине души он радовался такому исходу.

Во время последнего похода Максаржава умер Га-гун. Запечатанное сургучом завещание, которое он оставил, было адресовано Хатан-Батору Максаржаву. Га-гун завещал своему ученику хранить историю семи поколений. И хотя все имущество и скот, согласно традиции, должен был унаследовать его сын, управлять всем велено было Максаржаву. Нойон просил его в своем завещании помогать его жене до конца ее дней. Дом, загоны для скота и позолоченное огниво нойона должны были перейти к Максаржаву в том случае, если он получит титул вана. Сутры[Сутра — сборник молитв и поучений.] и другие книги Га-гун велел отдать ему же. Одну треть наличных денег нойон просил передать настоятелю-гэгэну — «для потомков», другую треть — на благотворительные дела и оставшуюся часть — жене.

Максаржав искренне горевал, потеряв учителя и друга, который вырастил его, выучил грамоте и всегда был ему опорой. В трудную минуту он обычно обращался за советом к Га-гуну, и тот никогда не отказывал ему в помощи. Бывали случаи, когда Максаржав не соглашался с Га-гуном, а иной раз и спорил с ним. Но даже споры эти оказывались полезными: они рождали новые мысли. Получив письмо, в котором его извещали о смерти Га-гуна, Максаржав собрался в дорогу. Надо было привести в порядок дела нойона и помочь его жене и детям перебраться в Хурэ. Но не суждено ему было побывать в родных местах.

Ранним весенним утром седьмого года правления «многими возведенного» в Хурэ зазвучали трубы и флейты Гандана, клубами поднялась пыль на улицах, зазвенели колокольчики водовозов и послышались удары кнута. Горожане теперь все, кроме лам, ходили с оружием, так что никого не удивляли звуки выстрелов в городе, на которые громким лаем отзывались собаки.

Максаржав, сидя на крыльце своего дома, читал книгу, когда появился курьер из военного министерства.

— Жанжин, вас просил приехать министр!

— Бого, я поехал, меня вызывают в министерство.

— А что случилось?

— Откуда я знаю, — буркнул Максаржав, одеваясь.

Того вывел копя из сарая, оседлал его и подвел Максаржаву. «Не будь его, — думал он, глядя вслед Хатан-Батору, — кому бы я был нужен? У всех есть жены, дети, друзья, только я один как перст, видно, не создан я для семьи. Ну, а если я приведу в дом женщину, что тогда? Я же знаю, что наш Ма-гун не жалует женский пол. Нет, не суждено мне найти подругу. И Гунчинхорло я, видно, потерял навсегда. А как бы хорошо нам обоим было, если бы мы встретились...»

Вернулся Максаржав. Того, едва взглянув на него, сразу понял: что-то произошло. «Спросить? Нет, не стоит, захочет — сам расскажет». Пришли Далха, Дорж, Ядамсурэн и Далай.

— Русского царя попросили с трона, — объявил Максаржав.

— Как это?

— А вот так: свергли царя с престола, да и все тут.

— Вот так новость! Кто же это сделал? Какие-нибудь бандиты?

— Нет, рабочие и крестьяне. Я был в министерстве, там паника...

— Зачем же вас звали, жанжин? — спросил Того.

— Сказали, что надо быть в любую минуту готовым к мобилизации армии. Сначала свергли маньчжурского императора, теперь вот русского царя...

— А нам какое дело до того, что творится в России?

— Да нет, нам это не безразлично. — И Максаржав снова взялся за книгу. Друзья ушли в юрту, где им приготовили поесть.

Вскоре все снова собрались в доме Максаржава.

— В России, говорят, нарастают беспорядки, — сказал Далха.

— А я про русских вот что слышал: очень хвалят русских инструкторов, что работают у нас в Хужирбулане. Таких солдат и командиров воспитали, что самым лучшим нашим цирикам не уступят. Кладут, говорят, на деревянного коня десять шапок и прыгают через них. Или наденут шапку на конец ивового прута и рубят — вот какие упражнения придумали. И стреляют у них солдаты метко.

— А что они в Налайхе построили? — спросил кто-то.

— Уже два года русские добывают там уголь, — ответил Максаржав.

— Вот как? А еще, я слышал, они построили большое предприятие, где выпускают книги. Умный народ!

— Слышал я, что молоко русских женщин закрывают в банки и продают.

— Перестаньте повторять глупости! — недовольно сказал Максаржав.

— А вот люди видели, железная птица летает.

— Правда? — спросил Максаржав.

— Про птицу, кажется, правда, — сказал Далха.

Осенью 1917 года прошел слух, что Бавужав опять объявился: грабит скот, убивает людей. И снова отправился в поход Максаржав. Когда он прибыл в Хужирбулан, встречать его вышли начальник училища и инструкторы.

— Жанжин, пять сотен цириков, инструктор, оружие, копи — все готово, — обратился начальник училища к Максаржаву. — Не хотите ли проверить подготовку наших бойцов?

Дома, юрты и палатки цириков были расположены в строгом порядке: у каждого полка свое место, перед каждой палаткой — винтовки, поставленные в пирамиды. В стороне были расположены кухня и несколько одноэтажных зданий — склады боеприпасов и оружия.