С любовью, верой и отвагой

   — Но это — вызов, — пробормотал он.

   — Кому вызов? Чей вызов? Куда? Зачем? — Надежда сердито наступала на него. — Милый юноша, вы хорошенько подумайте, прежде чем сделать что-либо серьёзное. Вызов на дуэль — это вам не игрушки!

Отчитав его, она уверенно пошла по дорожке к дому, а юнкер в растерянности смотрел ей вслед и кусал губы.

В доме было тихо. В гостиной Надежда не нашла ни души и вышла в коридор, где офицеры оставляли амуницию и оружие. Быстро надела она свою портупею с саблей, накинула на плечо ментик, взяла кивер и перчатки. Какое-то сильное, тревожное чувство подстёгивало её. Решив не прощаться с командиром, она снова вышла в сад, завернула за дом и направилась к конюшне. Теперь её занимала одна мысль: осёдлан ли Алмаз.

Древич бросился на неё внезапно. С саблей наголо он ждал корнета Александрова у флигеля. От прямого удара её спасла случайность. Юнкер споткнулся о камень, и клинок прошёл в полувершке от её плеча. В мгновенье ока Надежда выхватила оружие и отбила его новый выпад. Клинки звякнули в воздухе. Древич крикнул своему удачливому сопернику:

— Теперь не уйдёшь, козёл!

Уходить она и не собиралась. Отступая к стене дома, Надежда бросила в сторону кивер, накрутила на левую руку ментик, чтобы при необходимости прикрыться им, как щитом. Эта парадная одежда, обшитая кругом мехом, пуговицами, шнурами и галунами из нитей пряденого золота, вполне могла смягчить удар. Но пока Надежда легко парировала одной саблей все атаки противника и выжидала какой-нибудь его ошибки, желая лишь выбить у него из рук оружие.

Древич фехтовал беспорядочно и вкладывал в свои удары слишком много сил. Видимо, никто не научил его, как когда-то Вышемирский Надежду в Конно-Польском полку, что в фехтовании важна не сила, а ловкость и умение. Потому сабля юнкера каждый раз отлетала прочь. Он злился, нервничал, и от этого дело у него шло только хуже. Он хотел убить корнета Александрова немедленно, а убийство все откладывалось.

О том, что два молодых гусара дерутся на саблях в саду за домом, подполковнику, отдыхавшему в кабинете, сообщил конюх. Павлищев вскочил как ошпаренный. Взяв своего денщика и того же конюха, он кинулся к дуэлянтам. Увидев командира, Надежда сразу опустила оружие. В этот момент Древич нанёс ей свой наиболее точный удар, но конец клинка застрял в золотых шнурах ментика, потому что она успела встать к нему боком. Слуги набросились на портупей-юнкера сзади, схватили за руки. Он молча отбивался...

Это была очень скверная история, и Иван Васильевич сделал всё возможное, чтобы она не получила огласки и не вышла за пределы его эскадрона. Помогло тут новое трагическое обстоятельство. Через три дня после дуэли Древич застрелился из карабина. У него на столе нашли пакет из военного суда с приговором: портупей-юнкера разжаловали в рядовые до выслуги. Возле лежала его собственноручная записка, что мадемуазель Павлищева его не любит и потому он решил покончить счёты с жизнью.

В Красном появился полковой аудитор и начал следствие по делу о самоубийстве. А корнета Александрова подполковник быстро отправил с глаз долой — в командировку в Киев на два месяца быть при военном губернаторе ординарцем. Там ждали совсем другого офицера из Мариупольского гусарского полка, и Надежде пришлось выдержать очень неприятный разговор с адъютантом губернатора. Однако дело было сделано. Она осталась в Киеве.

С 30 апреля 1810 года должность военного губернатора здесь занял генерал от инфантерии Милорадович, один из ближайших сподвижников Суворова по Итальянскому походу. Зная об этом, Надежда не без волнения представлялась генералу вместе со своей командой: унтер-офицером и рядовым. Но Милорадович, в отличие от своего адъютанта, никаких претензий к ней не высказал, внешним видом и выправкой гусар остался доволен и часто выбирал их для своего эскорта вместо кирасир, улан и драгун, также бывших у него ординарцами. Более того, Надежде, как молодому и красивому офицеру, он поручал отвозить свои записки к возлюбленной — госпоже Храповицкой.

Пребывание в Киеве было бы совсем замечательным, если бы не придирки генеральского адъютанта. То он ругал Надежду за нарушение формы одежды, то за опоздание на службу, то за нерасторопность при выполнении поручений. Скоро она нашла управу на этого самодура. На её сторону встал генерал-майор Ермолов, который знал корнета Александрова ещё по службе в 9-й дивизии, где раньше командовал артиллерией. В Киеве Алексей Петрович несколько раз беседовал с корнетом и совершенно очаровал Надежду своим умом, образованностью и прекрасным воспитанием.

Как ординарец военного губернатора, Надежда попала в киевский высший свет и охотно проводила время в светских развлечениях. На одном из балов она снова встретила коммисионера Плахуту. Он и здесь веселил общество анекдотами. Коронным номером у чиновника по-прежнему был рассказ о русской амазонке в Витебске. Но за давностью лет Плахута всё больше уснащал своё повествование литературными красотами, выдуманными для развлечения слушателей, и всё больше уходил от реальности. Не задавая ему никаких вопросов, Надежда выслушала свою историю. Ей хотелось узнать, какие новые черты появились в её былинном образе. Эта героиня, изобретённая Плахутой, уже отделилась от неё и жила своей собственной жизнью.

Под конец командировки мариупольцам в Киеве выпали манёвры. Военный губернатор заскучал от мирной провинциальной жизни и устроил на берегу Днепра летние учения для всего вверенного ему резервного войска, насчитывающего более десяти тысяч человек. Оно было разделено на две группы. Одна под командованием генерал-майора Ермолова отрабатывала оборону и отступление, вторая под командованием самого Милорадовича — атаку и преследование отступающего противника.

Надежда думала, что ей выпадет честь быть ординарцем у Ермолова, но Милорадович отослал к нему драгуна и улана, а себе оставил кирасира и гусара. После артиллерийской канонады начался учебный бой. Развозя приказы генерала, Надежда полтора часа носилась как метеор в своём развевающемся за плечами ментике между батальонами и ротами, которые стреляли холостыми патронами из ружей, маршировали, кричали «ура» и бросались в штыковые атаки.

Милорадович вывел войска к овражистому берегу реки и теперь рассматривал их боевые порядки. Ему не понравилось, что егеря ведут огонь из штуцеров, стоя на дне оврага. Он повернулся к Надежде:

   — Немедленно передайте мой приказ вон тому егерскому офицеру. Солдаты должны лечь!

Надежда подъехала к краю оврага, заглянула вниз. Склон здесь был крутым, усеянным камнями. Если идти к егерям не в обход, а напрямик, то следовало прыгать с высоты более полутора саженей, и жеребец её попятился назад.

   — Ну так что же? — крикнул ей генерал от инфантерии. — Вы боитесь? Вы — гусар или вы...

   — Я — гусар! — ответила Надежда, ударила Алмаза саблей плашмя по крупу и направила его прямо в овраг.

Добрый конь, не приученный к такому обхождению, ринулся с обрыва, и под ним посыпался вниз песок. Она отдала Алмазу повод и, как могла далеко, откинула корпус назад, упираясь коленями в крылья седла и ногами — в стремена. Попали они на полутвёрдый грунт, изрядно присыпанный речным песком. Наверное, только это и спасло им жизнь. Надежда усидела в седле, Алмаз устоял на ногах. Поручение Милорадовича было выполнено, егеря начали стрелять правильно.

На другой день Надежда нашла своего боевого друга в конюшне лежащим. Увидев её, Алмаз поднялся. Он хромал. Она ощупала и осмотрела его передние ноги, мышцы на груди, плечи, лопатки. При прикосновении к ним жеребец вздрагивал. Потом он стал тереться головой о свои локти, будто показывал: боль — там. Досадуя на себя и на Милорадовича, Надежда написала генералу рапорт, что из-за болезни лошади пока не сможет выполнять обязанности ординарца. Отправляя её в этот мир корнетом Александровым, государь велел ей не быть женщиной, но и не забывать о том, что она таковой является. С какой стати она при малейшем намёке на это, даже не намёке, а только тени его, полезла к чёрту в зубы и рисковала всем: своей жизнью, своей лошадью...