С любовью, верой и отвагой

На танцах пригласили играть деревенских музыкантов: бандуриста и двух скрипачей. Для того чтобы построить полонез, не хватало дам. Луизия Матвеевна предложила корнету Александрову стать черкесской княжной и взять её корсаж, юбку и кашмирскую шаль. Эту идею вдруг поддержал ротмистр Станкович:

   — Соглашайтесь, корнет. Мы с вами составим пару: янычар и черкешенка — и выиграем приз.

   — Какой приз? — удивилась Надежда.

   — Да, Александр Андреевич, у нас есть приз! — объявила жена подполковника. — Он куплен давно, и все сдавали на это деньги...

   — А я не хочу, чтобы господин Александров переодевался! — топнула ногой Елизавета. — Пусть он останется гусаром и будет танцевать со мной!

   — Лиза, ведь тебя уже пригласил юнкер Древич.

— Ну и что? Я обещала ему только два танца. Остальные я танцую с папой, с ротмистром Станковичем и корнетом Александровым, маменька!

Луизия Матвеевна очень любила старшую дочь и потакала всем её капризам. Видя, что Лиза готова расплакаться, она сейчас же отказалась от своего предложения насчёт черкесской княжны, чему Надежда была очень рада. Один раз в своей жизни она уже переоделась, и это ей казалось вполне достаточным для пребывания на деревенских Святках в доме эскадронного командира Павлищева.

Танцы оставили весьма разнообразные впечатления. Злобно косился на Надежду рыжеволосый портупей-юнкер, а её потешали его мальчишеские страсти. Елизавета, на глазах у всех превращавшаяся из подростка в милую девушку, доверчиво клала Надежде голову на плечо, вальсируя под звуки скрипки. Рослый Станкович, казавшийся в халате и чалме ещё больше, провожал эту пару задумчивым взглядом.

Когда офицеры Подъямпольский, Вонтробка и Александров через два дня вернулись к себе в Крутогорки, Надежда забыла обо всём. Лишь Станкович, выглядевший так необычно в своём турецком наряде с ятаганом, являлся перед её мысленным взором. Она приказала Зануденко набить и подать ей пенковую трубку, заварить свежий чай. Затем пришёл унтер-офицер Белоконь с рапортом о взводных делах. Но Надежда слушала его невнимательно.

9. КОМАНДИРОВКА

Торжественный колокольный звон плыл над деревней Крутогорки. Мариупольцы вместе с её жителями сегодня отстояли в храме заутреню, были на литургии. Затем офицеры вывели солдат на улицу, поздравили с пресветлым праздником Христова Воскресения и отпустили на обед, где нынче каждому нижнему чину от казны выдавали по чарке вина.

Надежда как была в церкви в полной парадной форме, так в ней и собралась ехать к эскадронному командиру. Надела лишь портупею с саблей и ташкой, поскольку Павлищев предъявлял своим обер-офицерам два неуклонных требования: всегда носить при себе холодное оружие и всюду ездить только верхом, забыв о существовании колёсного транспорта.

Зануденко вывел осёдланного Алмаза и подал ей стремя. Надежда легко поднялась в седло, проверила, хорошо ли приторочен к задней луке суконный чемодан, в который она уложила пасхальные подарки: детям — книги, игрушки, сладости; взрослым сувениры — деревянные яйца — и подобрала повод. Жеребец весело пошёл с места рысью. Она тоже была весела. От церковной службы на душе осталось светлое настроение. Да и погода радовала: конец апреля, ясный солнечный день, свежая зелень вокруг, пение птиц.

В доме Павлищевых готовились к пасхальному обеду. На столе высились горы крашеных яиц и пирогов, куличи, творожные пасхи с цукатами. Держа наготове деревянные, красиво раскрашенные яйца, Надежда похристосовалась с подполковником, его женой, офицерами первого и второго взводов, уже приехавшими в гости к командиру. К ней выбежала Лиза, и Надежда вручила девочке украшение: серебряную цепочку с кулоном овальной формы, где были выгравированы буквы «X. В.».

К праздничной трапезе приступили, как это нередко водилось у Ивана Васильевича, более двадцати человек. Но на сей раз гусарские мундиры находились в меньшинстве: только шесть человек, включая портупей-юнкера Древича, из его эскадрона, а из полка никого не было. Даже верный Станкович приехать не смог. В марте он был произведён в майоры, в апреле получил в командование запасной эскадрон и отбыл к месту его квартирования в дальнюю деревню. Зато пестрели за столом разнообразные фраки и платья. На Пасху к Луизии Матвеевне приехала её младшая сестра с мужем и двумя детьми. Было в полном составе и семейство здешнего помещика.

После слишком сытного обеда гости разбрелись по комнатам отдыхать, а Елизавета повела корнета Александрова в сад, чтобы показать ему кусты роз, за которыми она теперь сама ухаживала. В тени деревьев их разговор касался разных тем: нового романа, прочитанного Лизой, гостей, приехавших издалека, и, наконец, праздника Пасхи.

   — Я приготовила вам, Александр Андреевич, особливый подарок, — сказала дочка подполковника. — Но пока не говорите о нём моей матушке.

   — Почему? — спросила Надежда.

   — Так мне хочется, — ответила девочка, взяла её руку и надела ей на мизинец тонкое золотое колечко.

   — Лиза, где ты его взяла?

   — Тётя Домника вчера подарила мне три таких на Пасху. Два — с камушками, они гусару не подходят. А это — лучше.

   — Спасибо, дружочек, но, право...

   — Ещё раз, Александр Андреевич, Христос воскресе!

   — Воистину воскресе...

Едва Надежда произнесла эти слова, как Лиза встала на цыпочки, обняла её за шею и поцеловала в губы. Но это был вовсе не пасхальный поцелуй, а самый настоящий любовный — долгий, терпкий и страстный. Надежда с силой разжала её объятия:

   — Лиза, да что с тобой?!

   — Я вас люблю! — крикнула Лиза и тут же, с алыми от смущения щеками, отпрянула в сторону, прыгнула, как коза, на другую садовую дорожку и убежала.

Надежда же осталась стоять возле куста роз, чувствуя, что боль поселяется в её сердце.

   — О Господи! — печально вздохнула она. — И откуда такое несчастье...

В доме Павлищевых бывало много мужчин, женатых и холостых, молодых и старых, красивых, сильных, храбрых, с отличными манерами. Но Елизавета почему-то выбрала её. Да, она помогала дочери командира с французской грамматикой, учила её рисовать, любила слушать её детские рассказы о разных разностях. Но делала она всё это, как бы держа в уме Ванечку. Ей хотелось опекать и воспитывать ребёнка, и вот какого ответа от рано повзрослевшей девочки она дождалась!

Однако, думала она, дочери подполковника всего лишь тринадцатый год. Это — её первая отроческая влюблённость, и она пройдёт, точно утренний сон. Правда, как вспоминала себя Надежда, она в тринадцать лет тоже была влюблена, но — в верховых лошадей, в книги, в великого русского полководца Суворова.

Хруст гравия под чьими-то быстрыми шагами вывел её из задумчивости. Перед Надеждой стоял портупей-юнкер Древич: взъерошенный, как воробей после драки, с дрожащими губами и красным лицом.

   — Ага, вы здесь, господин Александров! Далеко, значит, не ушли...

   — Слушаю вас, юнкер.

   — Оставьте этот тон! Как вы только посмели?.. Как вы могли соблазнить чистое, невинное существо! Воспользоваться его неопытностью...

   — О чём это вы, Древич?

   — Вы — негодяй! Вы — трус! Вы ответите... Я не допущу... — Он мял в руке перчатку, не решаясь сделать последний шаг.

   — Да вы просто спятили, юнкер, — сказала Надежда, взяла у него перчатку и тотчас засунула её Древичу за гусарский кушак, туго стянутый на талии.