С любовью, верой и отвагой

Алмазу такая нагрузка оказалась не по силам. Он опять захромал. Стало ясно, что служба его в кавалерии, наверное, закончилась и ей надо покупать новую верховую лошадь, а пока как-то продержаться на «кампаментах» и манёврах, которые следовали за ними.

Вернувшись в лагерь, гусары узнали, что первый и второй взводы их эскадрона вместе с подполковником Павлищевым отправлены в Киев в качестве конвоя для большой партии поляков, взятых с оружием у притока реки Стырь. Это означало, что четвёртый взвод снова идёт на патрулирование не через три недели, как планировалось вначале, а через одну и надо готовиться к трудному походу. За делами и хлопотами Надежда совершенно упустила из виду, что её конфиденциальный разговор с командиром может иметь продолжение.

На манёврах с ней случилась большая неприятность. Молодая и плохо обученная лошадь, которую она была вынуждена взять вместо своего Алмаза, во время учебной атаки выбросила её из седла. Упав на землю, Надежда потеряла сознание и очутилась буквально на волосок от разоблачения. Испуганные однополчане решили раздеть корнета Александрова, чтобы привести его в чувство, и одновременно вызвали полкового лекаря Любарского.

Благодаря какому-то чуду она пришла в себя, почувствовав чужие руки у воротника мундира. Лекарь уже открывал свой чемоданчик с медикаментами, когда Надежда поднялась и сказала, что она — в полном порядке. Любарский всё же предложил корнету поехать в лазарет для осмотра. От одной мысли, что ей придётся снимать рубашку перед этим молодым человеком, боль мгновенно улетучилась. Надежда на глазах у всех уверенно села в седло и поехала к своему взводу.

Вечером её вызвал к себе подполковник Павлищев. Командир эскадрона был суров и непреклонен:

   — Вы, корнет, сегодня при общей атаке позволили себе упасть с лошади.

   — Никак нет, господин подполковник! Это лошадь выбила меня из седла...

   — А я говорю, вы упали с лошади! Стыд-позор для гусарского офицера. Запомните, что гусар может упасть только вместе с лошадью, но никогда — с неё. Вы, вероятно, не умеете ездить верхом.

   — Я не умею?! — Надежда в изумлении воззрилась на Ивана Васильевича: он ли говорит это.

   — Да, вы! — Павлищев повысил голос и отвернулся от неё. — Я снимаю вас с командования взводом.

   — Меня? За что? — Голос у неё дрогнул, но она продолжала стоять перед ним по стойке «смирно».

   — Временно. — Подполковник вроде бы сжалился над молодым офицером. — Вы сейчас поедете в запасной эскадрон и там будете учиться верховой езде. Три недели — без седла, на одной попонке! Я проверю. И подумайте над своим поведением...

В последней фразе, сказанной крайне раздражённым тоном, Надежде послышались и угроза и намёк. Если корнет Александров согласится быть мужем Елизаветы, то благосклонность командира вернётся к нему. Тогда все они вновь будут служить вместе чинно-благородно, как служили, и жить большой дружной семьёй, как жили до сего печального случая. Ещё раз Надежда пожалела о теперь утраченном для неё уютном и ласковом мире семьи Павлищевых. Она уже давно думала, что суждено ей скитаться по свету, точно листку, сорванному с дерева вихрем. Нигде нет ему пристанища, нигде нет ему опоры. Сам себе он защитник и друг...

Через четыре дня она в полной парадной форме, как это положено при представлении новому начальнику, стояла перед командиром запасного эскадрона майором Станковичем. Он читал письмо подполковника Павлищева, в котором описывался проступок корнета Александрова и методы его исправления: учить — как неопытного рекрута и спуску ни в коем случае не давать. Майор был удивлён:

   — А что произошло, корнет?

   — На учениях я упал с лошади.

   — Да, это здесь написано. Но я спрашиваю, что произошло с Иваном Васильевичем. Он так был расположен к вам и всегда говорил мне, что более примерного и разумного молодого человека, чем вы, не встречал.

   — Не могу знать, ваше высокоблагородие! — Надежда щёлкнула каблуками и с отчуждённым видом перевела взгляд в окно.

   — Да бросьте вы это, Александров! — Станкович поморщился. — Не хотите говорить правду, и не надо. Снимайте ментик, лядунку, портупею. Выбирайте себе хлыст по руке, и пойдём в манеж. Там как раз полковой берейтор Вихман разминает мою кобылу. Вот и посмотрим, что вы умеете делать, а что — нет...

Собственная строевая лошадь майора Станковича, серая Артемида, была очень хороша. Пропорционального телосложения, с явным прилитием арабской крови, понятливая и чуткая, она казалась творением, самой природой предназначенным для занятий в высшей школе верховой езды господина дела Гериньера. Надежда сделала всего несколько кругов шагом, рысью и манежным галопом и поняла, что у неё под седлом — животное, выезженное почти идеально.

Значит, майор решил проверять точность её работы с лошадью: действия шенкелями, поводом, наклонами корпуса. Она поглубже села в седло, натяжение повода смягчила, чувствуя, что Артемида готова отозваться на малейшее его движение, и сосредоточилась.

   — Ну, корнет, какова кобыла? — Станкович вместе с берейтором Вихманом подошёл к камышовой стенке манежа.

   — Отличная, господин майор!

   — Ваше первое задание. «Принимание» ездой налево. Вы знаете, что это такое?

   — Так точно!

   — Приступайте.

Надежда посмотрела на Станковича, атлетическую фигуру которого, затянутую в тёмно-синий доломан и чакчиры, сейчас освещало солнце, и слегка тронула лошадь шенкелями. Артемида пошла вдоль стены манежа широким плавным шагом. Неясные воспоминания шевельнулись в душе Надежды. Как будто всё это с ней уже было. Щедрое августовское солнце, бормотание воды в реке, превосходнейший конь, повинующийся всаднику, красивый, сильный человек с шамберьером в руке, в чьей власти они оба — и Надежда и лошадь. Да, это было в Сарапуле, в годы её мечтаний, когда любезный батюшка учил свою старшую дочь кавалерийскому искусству.

Ей не стоило большого труда выполнить это задание. Уж «принимание»-то, первое упражнение из книги господина де ла Гериньера, Надежда запомнила на всю жизнь. Станкович следил за ней неотрывно и не произнёс ни единого слова. Точно так же безукоризненно она выполнила другие его приказы: пируэт на галопе, менка ног на галопе в три темпа, пассаж и пиаффе.

   — Кто учил вас? — наконец спросил майор.

   — Мой отец.

   — Он, конечно, служил в кавалерии?

   — Совсем недолго. Но лошадей знал и любил всегда и даже читал «Школу кавалерии» на французском.

   — Александров, мне непонятны претензии, которые предъявляет к вам подполковник Павлищев. Но приказ надо выполнять. Завтра утром выходите в солдатскую смену, будете ездить на попонке, как велит ваш эскадронный командир. А сегодня прошу вас пожаловать ко мне на обед...

Хотя Надежда и Станкович были знакомы с весны 1808 года и часто встречались в доме Павлищевых, по служебным делам до этого им сталкиваться ещё не доводилось. Никогда прежде не бывала она и у него дома. Слышала только, что майор живёт анахоретом, тихо и скромно. Правда, полковые дамы пытались его женить и приискивали ему то одну, то другую невесту. Но Станкович отвечал, что слишком хорошо помнит свою первую жену и хотел бы найти новую подругу тех же достоинств, однако пока не видит кандидаток с нужными качествами.

Надежда не очень-то верила в преданность мужчин своим возлюбленным, тем более — умершим. Поэтому, когда закончился обед и офицеры сели играть в карты, она покинула гостиную и потихоньку обошла дом, где майор квартировал один, заглядывая во все комнаты, коридоры и укромные уголки. Присутствия женщины не ощущалось нигде и ни в чём. На кухне она обнаружила майорского денщика, хромого старого гусара, который мыл посуду, оставшуюся после обеда.

Только она, запалив прутик от уголька в поддувале печи, собралась раскурить трубку и начать с солдатом разговор о его барине, как в коридоре заскрипели половицы и в дверях появился Станкович. Надежда догадалась, что он ходил следом за ней по комнатам.