Держава (том третий)

— Михаил Иванович… Донесли, что вы плохо себя чувствуете и лечитесь горилкой в Конотопе.

— Когда тут болеть. Страшные дела творятся у нас в государстве Российском, — пожали друг другу руки генералы.

— Михаил Иванович, милости прошу ко мне на пироги…

— Троцкий ещё будет? — улыбнулся старый вояка.

— Никак нет, ваше превосходительство. Шустов…

И видя, как от удивления генеральские брови поползли вверх, добавил:

— Коньяк. Не повредит здоровью такой собеседник?

— Як конь! Это я о себе, — засмеялся Драгомиров.

Уютно расположившись в кабинете, неспешно выпивали, и так же неспешно вели степенную беседу.

— Вот что граф Полусахалинский натворил, — закусив первую рюмку и отдышавшись, произнёс Драгомиров, насмешив хозяина.

— Эко вы ловко определение человеку дать можете, Михайло Иванович, — вытер выступившие от смеха слёзы Рубанов. — Зато графом стал… Руки императору, говорят, до локтей измусолил от счастья. Как же. Жидовка его графиней станет теперь.

— Такое у меня предчувствие, друг ты мой Максим Акимович, что последний раз с тобой выпиваем, — невесело улыбнувшись, разлил по рюмкам коньяк Драгомиров.

— Что, хотите завязочку завязать на шее? Так у вас там орден висит, — тоже невесело хохотнул Рубанов, прекрасно понимая, о чём говорит старый генерал.

— Давай, Максим Акимович, за дружбу, — поднял на уровень глаз рюмку Драгомиров и сквозь коньяк глядел на расплывающиеся контуры лица товарища. — И за добрую память, — остановил хотевшего что–то сказать Рубанова. — Армия наша крепка морально и физически, — перекрестился на икону. — Один из моих учеников, начальник штаба крупного подразделения в Маньчжурии сообщил, что мир там восприняли, мягко сказать, без энтузиазма. Поскольку, располагающиеся на Сыпингайских позициях войска глубоко эшелонированы и имеют в резерве более половины армейского состава, что предохраняет от неожиданного нападения врага, и обещает большие возможности в будущем наступлении. Хотя, какое с дедушкой Линевичем наступление? Грел бы старческие косточки на печке, так нет, армией руководить согласился. Старый чёрт. Армия сейчас омолодила свой состав и значительно усилилась технически: артиллерией, пулемётами, беспроволочным телеграфом. Фланги надёжно прикрыты… Воюй — не хочу! — не забыл наполнить рюмку. — А главное, не сломлен, в отличие от японской, дух Маньчжурской армии. Нас ждала только победа! Но Витя, по моему разумению, дезинформировал государя о ходе переговоров и убедил пойти на уступки японо–американскому шантажу. Поначалу уступил арендные права на Порт—Артур и Дальний. Южно–маньчжурскую железную дорогу от Порт—Артура до этого, как его, — пощёлкал пальцами, — Чанчуня. А также, все каменноугольные копи, принадлежащие этой дороге для её снабжения. За каким–то чёртом отвалил половину Сахалина с прилегающими островами… А ведь ему, для сохранения в руках России острова, достаточно было указать на финансовую невозможность Японии продолжать войну. На наращивание наших сил и на обескровленную японскую армию. И всё! Сахалин остался бы за нами целиком.

— А ещё лучше, Михаил Иванович, было бы и вовсе не заключать этот позорный мир, — разлил по рюмкам остатки коньяка Рубанов. — Скоро моё генерал–адьютантское дежурство… Подам государю рапорт об отставке со всех постов, — залпом выпил рюмку, до глубины души поразив свои решением товарища.

— Как в отставку? — оторопел тот.

— Обыкновенно! Выражу свой протест заключением этого позорного мира.

— Максим Акимович, одумайтесь, — от волнения даже перешёл на «вы» Драгомиров. — У государя почти не осталось верных людей. Я скоро уйду навсегда… И вы от него уходите. С кем он останется?

— Из Маньчжурии вскоре толпа генералов приедет. Выберет нового генерал–адьютанта.

— Да с этими генералами России лет двадцать пять не следует войны вести… Пока новые им на смену не придут. Военачальники, проигравшие одну войну, никогда не выиграют другую. В России много талантливых людей — учёных, писателей, музыкантов, а вот талантливых генералов в этот исторический период Бог России не дал. Сплошные посредственности, совершенно не понимающие солдата. И дорожащие не престижем России, а престижем своей карьеры…

Но Рубанова переубедить не сумел.

Заступив на генерал–адьютантское дежурство, с заранее написанным рапортом, он направился в кабинет государя.

В приёмной, из посетителей, находился лишь один человек — бывший адъютант великого князя Сергея Александровича, Джунковский.

— Здравствуйте, Максим Акимович, — поднявшись из кресла, по–военному коротко поклонился и протянул руку.

— Владимир Фёдорович, рад вас видеть, — пожал протянутую руку. — И уже полковник. Поздравляю. Какими судьбами здесь?

— Получил назначение на должность московского вице–губернатора и чин флигель–адьютанта. Прибыл благодарить его величество.

— Ещё раз от души поздравляю, — прошёл в кабинет Рубанов.

Поздоровавшись с императором, Максим Акимович решил брать «быка за рога», как в пословице говорится.

«Сразу не решусь подать рапорт, после могу и передумать», — протянув рапорт уверенно произнёс:

— Ваше величество. Прошу принять мою отставку.

Направившийся было глянуть в окно Николай замер и растерянно повернулся к генерал–адьютанту, думая, что ослышался.

— Да с чего, Максим Акимович? Какая отставка? — потерянно бормотал Николай, напоминая своим видом не самодержца, а преподавателя гимназии, потрясённого нерадивым поведением лучшего ранее ученика.

— Ваше величество, — жалея в душе императора, продолжил Рубанов, — как и все мои предки, жизнь положу за Бога, Царя и Отечество… Простите меня. Я не смею так говорить, но вы заключили позорный мир с практически разбитым врагом, проигравшим уже войну… Потому служить вам более не могу…

— Рубанов! Вы забываетесь, — дрожа голосом, совсем не властно вскрикнул государь, и газа его сделались беззащитными, как у ребёнка.

— Простите, ваше величество, — поклонился императору, страдая от жалости к нему. — Я принял РЕШЕНИЕ. Можете заключить меня в Петропавловскую крепость, но служить отныне не считаю возможным. Не стану афишировать в обществе причину отставки, которую, надеюсь, вы мне дадите.

— Какая Петропавловская крепость, Максим Акимович, какая отставка, — подошёл, наконец, к окну Николай. — Вы устали… На вас, старого боевого генерала, отрицательно повлияла эта несчастная война… У меня мало верных людей, а внутренние враги России поднимают голову, — нервно подошёл к столу, и, нарушив порядок, вытащил из кипы какой–то листок. — Полюбуйтесь, — помахал им, будто отгоняя мух. — Трепов прислал. Оказывается, на мель в шхерах Ларсмо сел пароход «Джон Крафтон». И был взорван злоумышленниками, дабы скрыть, что на нём переправляли в Россию оружие. Да в каком ещё количестве, — вновь помахал листком. — Полиция произвела поиск на островах, где его закопали, и в затопленном пароходе. Обнаружено и извлечено из воды, — сощурив глаза, прочёл: швейцарских винтовок «Веттфлей» 9670, штыков к ним 4000, револьверов «Веблей» 720. Патронов для винтовок 400000, для револьверов 122000. Взрывчатого желатину 190 пудов 2000 детонаторов. С таким вооружением свободно Петербург занять можно. Прав был Отто фон Бисмарк, когда сказал: «Держать чужие государства под угрозой революции стало уже довольно давно ремеслом Англии». Теперь этот тезис претворяет в жизнь Япония, опираясь на миллионы американского миллиардера Шиффа. Дошли сведения, что японское правительство решило наградить его орденом… Хотя у самих тоже начались беспорядки. Устраивайтесь в кресле и поговорим, — велел камердинеру принести в кабинет кофе.

— В приёмной флигель–адъютант Джунковский аудиенции дожидается.

— Подождёт полковник, — сделал маленький глоток из чашки Николай. — Японский народ привык, что страна идёт от победы к победе и находится на пике могущества. И вдруг — мирный договор, хотя успели взять только Сахалин и не дошли до Владивостока. Народ жертвовал своими детьми и достатком, а в результате, по его понятию — нуль. Даже нет военной контрибуции, и отдали половину завоёванного Сахалина. Это не Россия им отдала… Простые японцы считают, что это их страна отдала России половину их острова. То есть победа полностью перечёркнута дипломатами. Правительство запачкало славу великой страны и великой победы. Дабы угодить общественному мнению, император отправил в отставку министра иностранных дел Комуру. Но это не помогло. Начались беспорядки и при их подавлении — даже жертвы. Официально — 17 человек. Мне прислали переводы статей из японских газет, — взял со стола мелко исписанный лист. — Вот, к примеру, одни лишь названия «Откажись от мира, маньчжурская армия. Продолжай сражения». Это газета «Осака асахи симбун». Или даже «Начало государственного переворота», напечатала «Ёроду техо». И опять та же газета «Должны ли мы молча соглашаться?» «Плохо, плохо, плохо». «В нас всё больше ярости». Горожане пишут в газету: «Ради чего мы терпели горькую жизнь?» Рубанов, останьтесь хоть в Госсовете, — сникшим голосом попросил государь, неожиданно сменив тему.