Держава (том третий)

Штаны на этот раз, слава богу, были ни сиреневые в жёлтую полосочку, а нормального коричневого цвета, плохо гармонирующего с синим пиджаком и красной революционной жилеткой.

Дама долго извинялась на шести языках, и нежной ручкой с салфеткой промокала пятно.

Когда гапоновское лицо сравнялось по цвету с революционной жилеткой, она произнесла:

— Ах, я такая неловкая, право… Только приехала. Никого тут не знаю, и не успела даже номер в гостинице заказать.

— Отец Гапон. Э–э–э, Георгий Аполлонович, — сглотнул слюну расстрига, и хотел добавить: вождь мирового пролетариата.., но промолчал, вспомнив, что на эту роль претендует другой.

— Лариса Петровна, — воскликнула дама и чмокнула бывшего попа в лоб. — Я так мечтала встретиться с вами… и вот… судьба свела нас… С девятого января я стала ярой вашей поклонницей, — уселась на соседний стул. — Раньше была монархисткой, но вы перевернули моё мировоззрение… И теперь, вместе с вами я готова отдать жизнь и средства за освобождение трудового народа…

Разумеется, ночь они провели вместе…

Приехавший через неделю в Париж Рутенберг с трудом отыскал гостиницу, где поселился Георгий Аполлонович, зато номер нашёл очень быстро.

Поднявшись на нужный этаж, услышал громовое: «Реве-е та стогне-е Днипр широки–и–й».

— Папашка, — услышал, толкнув почему–то незапертую дверь, — заказ принесли.

— Моисеич! — обрадовался Гапон. — А мы с новым товарищем обсуждаем планы ликвидации самодержавия.

— Вижу! — буркнул раздосадованный Рутенберг.

— Мартын, дружище, ну не дуйся, — обнял гостя бывший поп. — Лучше познакомься. Это товарищ Лариса. Из очень богатой аристократической семьи. Имеет связи в высшем петербургском обществе. Калякает на всех европейских языках и даже балакает по–японски. Изучала химию в Оксфордском университете, а тут проходит стажировку.

— Вижу! — вновь буркнул Рутенберг.

— Да что ты заладил: вижу, вижу… А вот это ты видел? — помахал перед носом Рутенберга голубым листком и затем насильно впихнул ему в руку. — Полюбуйся… Чек на пятьдесят тысяч франков, — с удовлетворением заметил, как брови эсера от удивления полезли вверх. — С твоим Черновым я не сошёлся взглядами, как и с Лениным. Плюнь на них всех, и давай вместе делать революцию в России.

— С помощью вот этого револьвера системы «Веблей», что привёз тебе в подарок? — испугал Ларису Петровну, вытащив из баула пистолет.

— Это мне? — опешил Гапон. — Я всегда знал, что ты верный друг, — обнял и похлопал по спине Рутенберга. — Открою тебе тайну, — отмахнулся от чего–то хотевшей произнести дамы. — Один очень богатый филантроп предложил нам большие деньги на то, чтоб мы зафрахтовали пароход, загрузили его оружием и направили в Россию для вооружения рабочих. Ведь некоторые члены Собрания сношаются со мной посредством писем и телеграфных сообщений…

— Чего? — повертел чек и даже понюхал его Пинхус Моисеевич.

— Да подлинный, подлинный, — забрал и положил в карман голубой листок Гапон. — Могу сообщить тебе ещё одну важную новость.., — сделал артистическую паузу, подогревая интерес слушателя. — Питерский пролетариат проводит подписку по сбору средств мне на памятник.

— Чего? — протянул Гапону наган Рутенберг.

— Ты сегодня какой–то недалёкий и странный, — независимо уселся в кресло, и навёл на собеседника ствол бывший святой отец.

— Но–но! Заряжен, — предупредил его гость. — И не липучками, — уселся напротив, забросив ногу за ногу и закурив сигару.

— Ты не ослышался — прижизненный памятник. Ни одному царю, пока жив, не ставили. Рабочие помнят и уважают меня. И пишут, что им недостаёт лишь оружия, дабы сбросить прогнивший царский режим…

— Ну что ж, убедил, мсье Гапон, — поднялся из кресла Рутенберг. — Войду, как ты выражаешься, в сношение со своим руководством и прозондирую почву на вопрос помощи тебе в покупке оружия.

— Можешь сказать Чернову… Для усиления аргументации… Что зафрахтованный пароход называется «Джон Крафтон». Пусть проверит.

Проверял информацию сам Азеф.

— Чёрт его знает, этого расстригу, вроде не врёт. Предлагаю вложиться в его мероприятие, а Петра Моисеевича направить в Петербург, чтоб проконтролировал прибытие парохода и разгрузку оружия.

Спустя десять дней Рутенберг с надёжными документами выехал в Петербург, и на третий день был арестован и посажен в тюрьму.

Полиция сработала быстро и грамотно. Видно, по чьей–то наводке. Скорее всего — папаши Азефа.

* * *

Николай Второй с последних дней мая собирал бесконечные совещания по вопросу мира с Японией.

К его удивлению, после Цусимы в образованном обществе произошла парадоксальная вещь — мнение сместилось в сторону продолжения войны.

Зато в верхах случилось обратное. Даже дядюшка Владимир, прежде ратовавший за войну, вдруг заговорил о мире: «Теперь мы находимся в таком, если не отчаянном, то затруднительном положении, что нам важнее внутреннее благосостояние, чем победы. Необходимо немедленно сделать попытку к выяснению условий мира».

Сцепив кисти рук за спиной, Николай мерил шагами кабинет, размышляя о мирной инициативе Теодора Рузвельта, о мнениях дядюшки и Витте, ратующих за скорейший мир: «Но военные против. Из Маньчжурии докладывают, что японские срочнослужащие в большинстве выбыли из строя, а наспех обученные новобранцы воевать не хотят. У них нет прежней силы сопротивления и порыва наступать. Куропаткин приводит такой фактор, что в ходе стычек перед Сыпингайскими позициями начало расти число пленных японцев. Их воинственный фанатизм иссяк, а самурайский дух перешёл к русским войскам… Напишет же Алексей Николаевич. Куда же он русский армейский дух подевал? За всё время ни единой победы. Да и Линевич разочаровывает… Всё силы накапливает, — расцепил руки, помассировал затёкшие ладони и устроился в кресле: Вот и привычку взял, по кабинету бегать», — услышал стук в дверь и вошедший камердинер доложил, что все приглашённые на совещания лица прибыли.

Последним явился великий князь Владимир Александрович.

«Как я ненавижу эту большую политику, а Сергей Юльевич от неё без ума. Игрок! Временами даже гениальный. Если надо, пускает в ход цинизм и коварство, — глянул на председателя Комитета министров. — Одних пытается взять обаянием, других — должностями… Надевает то одну маску, то другую… А меня, чувствую, недолюбливает…»

— Начнём, господа, — тихо произнёс император, и собравшиеся сосредоточили на нём внимание. — Вернее — продолжим… Тема та же — мир или война. Как вы знаете, Япония условилась о поддержке мирных переговоров с Англией и Америкой. Это совещание должно стать последним, — не сильно припечатал ладонью о стол.

— Ваше величество, — поднялся из кресла Витте.

— Садитесь, Сергей Юльевич. Господа, — оглядел собравшихся сановников Николай. — Проведём совещание по–деловому. Речь держите, не вставая, чтоб не опрокидывать чернильницу с чернилами на карту, — саркастически глянул на дядюшку Володю. — Продолжайте, — благосклонно кивнул председателю Комитета министров.

— По моему мнению, России как воздух необходим мир. Я за прекращение войны. Говорю об этом прямо и без экивоков.

— Россия не побеждена на полях Маньчжурии, — возразил ему адмирал Дубасов. — Армия готова и, главное, хочет бороться дальше. Если заключим мир, офицеры нас не поймут, а солдаты могут взбунтоваться.., — насупившись, стал слушать великого князя Владимира.

— Полностью согласен с Сергеем Юльевичем, — зарычал тот гвардейским басом. — Но так же разделяю мнение адмирала Дубасова, — поразил племянника обычно прямолинейный, как штык, дядюшка. — Если понадобится, мы умрём как один, — на минуту задумался — чего сказал. — Но будет ли от этого польза России? Внутренний враг оказался намного мощнее внешнего, и прежде следует расправиться с ним… Со временем мы расколошматим и японезов… Но не сегодня. Необходимо немедленно, — произнёс по слогам, глядя на племянника. — Немедленно сделать попытку к выяснению условий мира. Я глубоко предан России, но считаю, что надо приступать к переговорам. И ежели условия будут неприемлемы, я первый пойду биться с врагом, и паду смертью храбрых, — разжалобив себя чуть не до слёз, достал из кармана сюртука платок и вытер вспотевший лоб.