Держава (том третий)

«Видно, пока читал названия статей, думал о моём рапорте», — вновь пожалел Николая, и хотел было уступить, но неожиданно для себя произнёс:

— Простите, ваше величество… Со всех должностей… Я уеду в свою деревню…

— Да все решат, что я отправил вас в ссылку, — заволновался император.

— Я сам себя туда отправлю, — первым поднявшись, чем нарушил этикет, склонил голову перед монархом и чётко повернувшись, покинул кабинет.

К его удивлению, весть об отставке, супруга приняла спокойно и даже с плохо маскируемой радостью.

— Почаще видеться станем, — пряча в уголках рта улыбку, высказала своё мнение.

— Государь пока в раздумьях, но, полагаю, рапорт подпишет… А вот насчёт «видеться» — всё зависит от тебя, матушка. Я еду в Рубановку на охоту, надеюсь, и Глеб компанию составит.

— Какая деревня, милостивый государь? — возмутилась Ирина Аркадьевна. — В следующем месяце бабушкой стану, кто за внучком присмотрит? — счастливо зажмурила глаза.

— Мы к тому времени приедем.

— Нет, нет, нет! Была корпусихой, так теперь ещё деревенщиной стану… Сами, сударь, езжайте, — недовольно фыркнув, покинула мужнин кабинет.

«Ну, вот и славненько, — вынул из загашника початую бутылку коньяка. — Думал — раскричится насчёт юных сельских нимф, намеревающихся меня искусить… Это что же? — обиделся на жену. — За фавна меня уже не считает? Или какой там козлище нимфами занимался? Надо в багаж книгу греческих мифов положить. Ну и Куприна, может, осилю, — стал разглядывать набор ружей, думая, какие с собою взять. — «Чарльз Ланкастер» — снял со стены английскую двустволку. — Обязательно заберу. Проверена на охоте с государем. А вот прекрасная бельгийская одностволка работы оружейника Лекрерка. Произведена в Льеже, — прицелился в фикус. — Вещь! Ложе — орех. Затвор Веблея. Глебу подарю. А то вон как из–за Мерседеса мальчишка страдает. Бельгийцы — мастера! — опрокинул в себя рюмочку, занюхав стволом двустволки фирмы «Дефурни». — Из неё всегда мажу. Дома оставлю. Может, Аким поохотиться надумает. Да на кого? На кошек, разве что, — махнул вдогон ещё рюмочку, занюхав ружьём бельгийской фирмы «Лебо» и полюбовался роскошной гравировкой. — 750 рубчиков двустволочка стоит. Глебу весь год лямку тянуть за эти денежки. Немецкие ружья тоже хороши, — погладил приклад двустволки «Зауэр». — Чёткий бой и кучность дроби. А вот бескурковое ружьё «Коллат». Ценится надёжный затвор. Эту одностволку, переделанную из винтовки Бердана, Антипу подарю. Вышел в отставку подчистую, но уходить от меня не хочет. Да и я к нему привык. В Рубановку заберу, — отложив ружьё, стал думать, кого ещё следует взять с собой. — Здесь без супруги ничего не решишь», — направился советоваться с женой, и заодно поговорить с Глебом.

Сын с радостью согласился.

— Папа', какая прекрасная мысль пришла тебе в голову… Имею в виду не твою отставку, а вояж в Рубановку. Аким или на службе, или, надев вместо знаменитой гренадёрки, клетчатую кепочку, гоняет на авто. Один его полковник при мне высказался по этому поводу. Олег, став корнетом, уехал служить в Москву… Здесь совершенно нечего делать. Только водку пить. Да, маман?

— Коньяк, — поправил его Максим Акимович. — Хотя…

— А там свежий воздух, охота… перебил отца.

— Нимфы! — подсказал сыну, потрясая томом греческой мифологии, и обидчиво глянул на улыбнувшуюся супругу. — Да-а! Оне!

— Ой, Максим Акимович. Нимф вам заменят утки, или эти, как их, в речке плавают… Шелешпёры, — развеселила Глеба.

— Папа', чего ты взял мифологию, возьми лучше книгу Сабанеева «Охота и рыбалка».

После продолжительных споров с женой, та уступила ему одну из местных «нимф» — кухарку Марфу. А также «фавна» Антипа.

Герасима Васильевича оставила в Питере. К радости мадам Камиллы, лакея Аполлона — тоже. Навязывала мужу Пахомыча с Власычем, но от этих «фавнов» он сам отказался.

В боевом составе, вместе с Антипом и Марфой, отец и сын Рубановы выехали в деревню.

На станции уездного городишки, почти трезвый Ефим встретил господ, и с трудом сдерживая зевоту — вчера, отмечая приезд гостей, допоздна засиделись с безногим солдатом Веригиным, похватал чемоданы, самые тяжёлые оставив Антипу, и повёл приезжих за вокзал, где их ожидали ландо, коляска и телега для вещей.

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — бодро отрапортовал инвалид, вытянувшись во фрунт.

— Здорово, Матвей Фёдорович, — уважительно поздоровался с ним генерал. — Экие протезы у тебя замечательные. Будто водочный штоф перевёрнутый, — похвалил конусные деревянные изделия. — Ну–ка, пройдись, братец, — доброжелательно оглядел продефилировавшего мимо него солдата. — И даже бадиком не пользуешься.

— Никак нет! Без него научился маршировать. По весне уездный лекарь привезли из самого губернского городу. Аккурат, как бабушка наша преставилась, — перекрестился на вокзал. — То исть — Богу душу отдала.

— Да-а, нянюшку жалко. Отписал мне эту весть Ермолай Матвеевич, — перекрестился в сторону высокой берёзы с жёлтой листвой.

— Доброго здоровья тебе, герой, — улыбнувшись, пожал инвалиду руку Рубанов–младший. — Мокшанский полк непобедим! Рассказывал мне брат про тебя.

Правивший коляской Гришка–косой такой уважительной беседы не удостоился.

Разместившись, тронулись в путь.

Набежала небольшая тучка, обрызгав путешественников мелким дождём.

— Красота! Зато пыли нет, — радовался всему генерал, любуясь окрестностями.

И даже расшатанный мостик не вывел его из себя.

— Га–га–га–ды–ы! — по–гусиному прогагакал своё мнение, рассмешив сына. — Ефим, в церковь сначала заедем. Отцу с дедом поклонимся и свечку за нянюшку поставим. Это куда возок с дороги съехал? — услышал крик Марфы и матюги Антипа.

— Его и прозвали — Гришка–косой, — философски ответил кучер, вновь насмешив Глеба.

После церкви, с ветерком прокатив по Рубановке, проехали под мокрой от дождя аркой, и Максим Акимович велел остановить ландо у корявой, тёмной от дождя акации, неизвестно зачем поклонившись памятнику конногвардейца.

На этот раз Глеб не засмеялся, а подойдя, погладил скульптуру.

Максим Акимович вздрогнул от удивления, увидев на каменных ступенях парадного подъезда маленького мальчишку — точную копию старшего сына в детстве.

«Привидится же», — поднялся по ступеням, столкнувшись с выскочившим из дверей старостой.

— Максим Акимович, — кинулся тот целовать генеральскую руку, попутно сумев пустить лицемерную слезу. — Как обрадовался, получив от вас телеграмму.

— Ну хватит, хватит руку мусолить, — добродушно заворчал Рубанов. — А что за мальчишка давеча здесь стоял?

— Да это Настасьин сынок. Вместо нянюшки вашей бабу к дому приставил. Убраться, сготовить что–нито…

— И без неё сготовим, — упёрла руки в бока Марфа. — Антип, чего встал, тащи вещи в дом, — решила назначить себя на место ключницы–домохозяйки.

— А вот и Настя, — кивком головы староста, и по–совместительству — волостной старшина, указал на высокую чернобровую женщину в кумачовом сарафане и белой кисейной рубахе.

Отец с сыном невольно залюбовались её свежим белым лицом и высокой грудью.

Когда, поклонившись приезжим, она стала подниматься вверх по лестнице, мужчины, затаив дыхание, наблюдали за игрой покачивающихся бёдер.

Перебросив заплетённую в две пряди косу за спину, она взяла за руку подбежавшего мальчишку, и они скрылись из глаз в одной из комнат барского дома.

— Хороша–а! — отчего–то застеснялся Максим Акимович, удивившись себе.

— Сударыня–барыня! — подтвердил сын.

— Баба — высший сорт, суперфлюс! — поставил свой диагноз староста. — И походка — словно маятник на часах. Серьёзна и недоступна. Сынишку до беспамятства любит и балует, чем может. Денисом паренька назвала. Шесть лет ужо дитяти, — пошёл впереди, указывая приготовленные гостям комнаты.

— Водки прикажете подать? — с безнадёгой в голосе, громко поинтересовался у господ Ефим.