Держава (том третий)

— Геть отседова! Сперва самовар поставлю и поснедаем, — шуганула конюха Марфа. — Водовки ему, вишь, захотелось, — доставая привезённые припасы, ворчала она.

— Ох, красота и лепота, — потянулся Максим Акимович, растворяя затем балконную дверь, и с трудом удерживая её от порыва расшалившегося ветра, принёсшего в комнату влажность из сада и запах осени: «Кто охоты собачьей не любит, тот в себе душу заспит и погубит, — напрягшись, захлопнул дверь. — Чего–то Некрасов на ум пришёл?! — поразился он. — Думаю, что к удачной охоте. Только вот кроме рыжего пса, собак боле не имеется… Приобрету у кого из местных помещиков гончака либо борзую, — стал переодеваться в халат. — А мальчишка как на Акима в детстве похож, — вспомнил парнишку и задумчиво покачал головой. — Да дети — все друг на дружку похожи, — сделал вывод. — А мать его — красавица! Статная женщина. Эх, мне бы годков десяток скинуть… Или пяток хотя бы, — полюбовался садом за окном. — Теперь наше дело — охота!..»

— Самовар готов, ваше превосходительство, — по привычке щёлкнул каблуками Антип, прежде постучав в дверь. — Прикажете подавать?

— Подавайте, подавайте, сейчас будем с сыном.

В столовой весело горел камин, рисуя отблески огня на стене.

Над столом с пыхтящим самоваром ярко светила лампа с зелёным абажуром.

Марфа, недовольно косясь на молодую женщину, внесла с кухни испечённый пирог.

Настасья, опустив голову и глядя на скатерть, раскладывала тарелки, вилки и чашки.

Хлопнув дверью и чертыхнувшись, в столовую влетел Глеб и кинулся к камину греть руки.

— Не холодно, но ветер, — обращаясь к отцу, но глядя на Настю, громко сообщил прогноз погоды. — Даже замёрз, пока по саду прогулялся и конюшню осмотрел. Григорий Иванович Косой с Ефимом на совесть за лошадьми приглядывают, — услышал, как молодая женщина смешливо фыркнула.

«Чем, интересно, даму развеселил?» — направился к умывальнику ополоснуть руки. — Рыжий Трезор для знакомства облизал.

— Ну да, как мне — рыжий староста, — покивал головой, пока молодая женщина, ловко нарезав, раскладывала по тарелкам куски пирога. — А где ваш сынишка? — и, не дождавшись ответа, закончил, — пусть с нами ест. Скучно одному–то, без друзей–товарищей, — не заметил, как вспыхнув лицом, Настасья благодарно улыбнулась на его слова.

Глеб, нарушив заповеди мадам Светозарской, поскрёб пальцем затылок, потом почесал ухо и задумчиво глянул на даму.

Поймав мужской взгляд, она смутилась и стала разливать по чашкам заварку из цветасто крашенного фарфорового чайника.

— В деревне можно и с вареньем пить, — поджала губы вошедшая с подносом Марфа. — Настя наварила за лето.

— Ни я одна, помощницы были, — улыбнулась поварихе.

«Да вроде бы — ничё девка… Не наглая и скромная… Ни то что эта стервь — Камилка».

К обеду следующего дня один за другим прибывали гости.

Первым приехал ильинский помещик. Следом — чернавский барин с женой и дочерью. Последним прибыл предводитель уездного дворянства с супругой.

— Имею честь рекомендоваться, — самоваром пыхтел толстяк–предводитель, — местный землевладелец, титулярный советник Полстяной Зосима Миронович. Консерватор и патриот, ни то, что многие земцы, — мял руку генералу. — Когда Витя паковал чемоданы, в Америку ехать, я так и подумал, что Россию продаст, — затронул больную тему. — А это супружница моя, — спохватился, отступая на шаг, — Пелагея Харитоновна, — указал на худую женщину с высокой причёской. — Хранительница очага, — чуть подумав, добавил он.

Коснувшись губами дамской руки, Максим Акимович пригласил общество за стол, вспоминая, как же зовут соседских помещиков.

Те, думая, что давно знакомы, не представились.

— Мелкопоместные не решились к вам ехать, — после первой рюмки сообщил чернавский барин.

— А губернатор, видимо, прослышал, что в отставку подал, и решил не рисковать, — засмеялся Рубанов.

— В отставку выходите? — изумился ильинский помещик. — Вот славно. На охоту станем ездить, — обрадовался он. — А то ведь Тавелев Фадей Михалыч ни в какую не хочет, — кивнул на чернавского барина.

— Стар я стал — охотиться.

— Да и радикулит у батюшки, — отмела поползновения соседа бдительная супруга. — Доживёте, Севастьян Тарасович, до его летов — погляжу на вас, — ворчала она.

«Ага! — отметил для себя Рубанов–старший. — Чернавский — Тавелев, а ильинский — Севастьян Тарасович. Фамилию не назвали.

— А я вот охочусь — охочусь, но не худею, — прожевав, вздохнул предводитель.

— Как же вы похудеете, свет мой, коли перед охотой целую телегу с провизией наперёд посылаете, — аккуратно обгладывала куриное крылышко его супруга.

— Я пятерых волков самолично взял, — гордо выпятил жирную грудь.

— Да–да–да! — отложила обглоданное крылышко, аккуратно вытерев салфеткой губы. — Зайцы животики надорвали от смеха, прошлогоднюю вашу охоту вспоминая, — напропалую язвила Пелагея Харитоновна, поглядывая на супруга.

Аппетит у того, от насмешек, ничуть не уменьшился.

— Я‑то ещё что, а вот папаня мой в старые года какие своры держал… И-их! — мечтательно взвизгнул он. — До сотни собак… И борзых и гончих. Пойнтеров разных и сеттеров — терпеть не мог. Как и охоту на болоте.

— А сынок наоборот — как выпь на болоте сидит, — лениво отхлёбывала чай супруга. — Лучше бы музыкой увлеклись.

— Так я в честь твоей музыки собачек и назвал: Фагот и Флейта.

— А ещё двух сеттеров — Орало и Будилка…

— Это в честь ключницы, — выкрутился супруг. — Какие голоса у псов музыкальные были. Звонкие, да с заливом…

— Теперь жирного поесть, да с подливой, — оглядела необъятный супружеский живот. — Сам у стола, а спина в стену упирается.

«Правильно одну из собачек назвал», — подмигнул сыну Максим Акимович. — Настасья, подавай дамам кофе, а мы с господами в кабинете покурим и ружья поглядим.

— Погода сейчас прекрасная, — загремел стулом предводитель, — только на охоте и быть. Угощу вас скоро, Максим Акимович, вкусной охотой… Ох ты! — восхитился он, взяв двустволку. — «Чарльз Ланкастер». Знатное ружьецо.

— «Лебо» лучше, — прицелился через окно в сидящую на дереве ворону ильинский помещик. — А у меня простая бельгийка с фабрики Генри Пипера. И хотя стоит дешевле тульского куркового ружья, однако лупит кучно и точно.

— Курите, господа, — раскрыл коробку с сигарами Рубанов–старший и достал из ящика стола непочатую бутылку коньяка, подумав: «Здесь–то я от кого прячу? Сила привычки». — Вот шикарный «русский винчестер», — указал бутылкой на одностволку. — Рядом с ней «русский ремингтон». Ижевский фабрикант Петров выпускает.

— Наши ежели возьмутся — не хуже иностранных образцы получаются, — похвалил отечественных оружейников предводитель дворянства, отдуваясь и икая.

— Я раньше французскую двустволку любил, — с удовольствием оглядывал коллекцию оружия Фадей Михайлович. — Только с ней и охотился. Левый ствол чоковый — со специальным дульным сужением, — правый — обычный.

— Вы, господин Тавелев, азбуку не рассказывайте, — засопел предводитель. — Азбуку не хуже вашего изучили. Радикулит у вас! Мазали всё время из своего чохового, вот и стыдно ездить стало.

«От супруги сарказм вперемешку с иронией перенял, — отметил для себя Максим Акимович. — Я тоже от Ирины Аркадьевны ехидства поднабрался на полштофа», — глянул на сына.

Тот сидел в кресле и, как в детстве, переводил взгляд с одного говорящего на другого.

Волна отцовской нежности охватила Максима Акимовича. Захотелось подойти и погладить Глеба по голове или поцеловать: «Сколько потом колких разговоров в уезде будет, и сын разозлится — боевой поручик, как–никак, а не папенькин сынок».

— Ваше превосходительство, — обратился к нему чернавский помещик, — если не затруднит, расскажите, как с императором на охоту ездили… Сынок ваш, Аким Максимович, очень много о вас рассказывал…

И вновь волна нежности обдала сердце Рубанова–старшего — дети любят его и гордятся своим отцом.