Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Все твердили в один голос, что в далёких Гундустанских землях возможно продать коня за большое золото и камни самоцветные. Но все и сходились на том, что лучше всего не ходить в эти далёкие земли, а продать коня в городе кому-нибудь из княжих бояр.

Но Офонас решился идти и всем говорил, что хочет продать коня за самую дорогую цену:

   — Ведь у меня всего один конь!..

Офонас перешёл на другой корабль, помене первого, и увидел, что не один он такой. Нашлись и ещё купцы, решившиеся идти в глубь хундустанских земель; плыть по морю, по дарье, а после идти посуху...

Но из приятелей никто не советовал Юсуфу идти.

   — Дале путь морской опасен, — предупреждали Офонаса. — Того и гляди, нападут мелибарские морские разбойники — и тогда уж не жди пощады! А посуху дорога и вовсе неведомая...

Но всё же храбрецы отважились и вышли в море.

Поначалу шли по морю покойно. Ветер налегал мягкий; тёплый, а не жаркий.

   — Дойти бы до ночи до берега, — сказал капудан спустя три дня.

Оставался ещё день пути. И до берега оставалось ещё довольное расстояние.

Вдруг вспыхнул в черноте ночи огонь словно бы факела. А вдали зажёгся ещё огонь, словно бы отвечая первому...

   — Разбойничьи знаки! — всполошились на судне. — Бежать надобно быстрее!..

И корабль побежал по волнам подветренным...

Огни зажигались один за другим...

Все принялись вооружаться, опоясывались дружно поясами кожаными, крепили к поясам мечи и сабли в ножнах... Переговаривались друг с другом, желая заговорить страх. Но рассказывали неладное...

   — Убить не убьют, зла не сделают, но товары отнимут!..

   — И на прощанье скажут ещё: «Ступайте, мол, добывайте себе другие товары и деньги; случится, может, и наново добытое отдадите нам же!»...

   — Если бы так и отпустили, возможно было бы и потерпеть! Да нет! Напоят морского водой с тамариндами, и как прослабит, как выйдет всё из кишок, эти разбойники и примутся копаться в грязи этой — ищут камни дорогие. Ведь иные купцы, попав в плен, тотчас глотают жемчужины и дорогие камни, какие имеют при себе...

Но Офонас не примечал, чтобы кто-нибудь проглотил драгоценный камень или жемчужину. Коня вёз только Юсуф. И потому припомнили о гундустанском береге, где приказывает князь своим подданным разбойникам нападать на иноземных купцов и отнимать коней. И чтобы отдавали всех коней, каких захватят, ему. А золото и дорогие камни могут оставить себе... Но Офонас уже ничего не страшился...

Все весело вооружались. У Офонаса ещё с того времени, как жил в Чебокаре, где пришлось продать польскую саблю, оставался лишь нож в ножнах посеребрённых. Но это какое оружие — нож! Это не меч и не сабля...

Кругом море будто зажглось. Огни двигались на разбойничьих судах, подвигались вперёд. Купцы на палубе сгрудились, обнажили оружие. Офонас вынул нож из ножен, хотя и не особливо полагался на такое оружие. Нож!.. Гребцы, не останавливаясь, гребли. Разбойничьи суда сплывались, окружали корабль. В свете факелов Офонас, к удивлению своему, разглядел женщин и детей. Люди были смуглые и низкорослые, кричали криком; видно было, как зубы скалили, а женщины визжали что есть мочи...

Разбойники-мужчины стали прыгать на палубу корабля. Но они-то были худо вооружены, ножи у них были похуже, чем нож Юсуфа. Купцы и их слуги выставили вперёд щиты; и, прикрываясь щитами кожаными плотными, неприступными для ножей, надвигались на разбойников, тесня с палубы в воду моря. Однако разбойников становилось всё больше. Всё новые и новые разбойничьи суда подплывали к кораблю.

Офонас был здесь в одиночестве, сам по себе, не имея ни друзей, ни близких знакомцев. Щита ему не дали. А драться ножом он опасался. Выдалась настоящая, истинная битва. Прежде никогда он в подобных битвах не бывал. Он подумал, что непременно разбойники захватят корабль. «А там... поминай, как звали хлеба!.. Отымут коня...»

И, не раздумывая дале, Офонас пробрался к месту, где был его Гарип привязан. Пришлось на пути сшибить двух низкорослых темнокожих грабителей. Но он знал, что убил их не до смерти. Отвязал послушного коня и поспешно привязал на шею меховую шапку. Зачем? И сам не знал. Одежду сбросил и кинулся с конём в море... Только подумалось смутно, что ведь о чём-то подобном, о том, как в открытом море человек плывёт, рассказывал Микаил, царевич из Рас-Таннура...

Офонас поплыл, ухватившись за коня. Плавал Офонас худо, неладно. Оглянулся. И понял, что понапрасну кинулся в море очертя голову. Поспешил. А теперь видел, что купцы сумели отразить нападение. Суда разбойников плыли прочь от корабля, и до ушей Офонаса донеслись победные крики с палубы. Глаза он имел зоркие и разглядел, как сбрасывали с палубы, кидали в морские волны тела мёртвых, убитых разбойников... Худо было то, что он уже не имел сил доплыть назад, доплыть до корабля. До берега доплыть было ближе. Офонас решился закричать призывно, однако его не слышали, далеко отплыл...

Выбравшись на берег и выведя из морской воды коня, Офонас почувствовал внезапную гордость собой. Как будто бы и нечем было гордиться, ведь на самом-то деле он оплошал. А всё же гордился невольно; ведь нашёл в себе некоторые силы, сам доплыл и коня ведь не потерял, не загубил...

Светало стремительно, ярко разливался свет. Берег порос травой. Гарип принялся пастись. Офонас сидел на тёплой земле. Вокруг — ни следа человечьего жилья. Куда идти? Безлюдье. Высокие деревья колыхали листьями широкими. Он узнал пальмы, уже видывал такие деревья. Закинул голову — не растут ли финики или орехи какие. Нет, ничего приметно не было. Но после увидел деревья с плодами, похожими на мужской тайный уд. Одни из этих плодов увиделись зелёными и твёрдыми, другие были на вид желты и мягки. Решил, что жёлтые плоды — спелые. Походил взад и вперёд, сыскал камень, кинул метко, сбил целую гроздь жёлтых плодов. Деревья были чудные, то ли деревья, то ли кусты большие, гроздья плодов выглядывали среди широких листьев. Офонас сдирал плотную кожуру и ел мучнистую сладкую мякоть. Оглядел себя. Хорош! Полуголый, в одних портах; на шее привязана меховая шапка. Теперь куда её? Хоть на тайный уд привязывай... А кругом — никого! Никогда ещё в своей жизни Офонас не был свободен настолько. Совсем один. Он вдруг осознал, сознал эту свободу, заулыбался. Но не знал, что же сделать, сотворить. Отчего-то представлялось, что свобода, она для того, чтобы сотворить, содеять нечто. Нечто такое. Чудное. Размотал чалму зелёную и намотал ткань поверх кожаного пояса шаровар-портов. Что ещё возможно было сделать? Надо было идти куда-то, искать людей. Но это ведь уже не могло быть свободное деяние, это уже ведь нужда долила... Поехал верхом. Шапку надел на голову. А вот это уж по свободе, просто по своей воле... Порты были прочные, мог долго ехать, не боялся кожу на ногах стереть... Другого боялся. Какова здешняя трава? Не загубит ли он коня? Добраться бы до людей, конём бы призаняться, вычистить, кормить как надобно... До людей добраться? До каких людей? Не до тех ли, что коня отнимут?..

Вдали темнел лес. Офонас медленно ехал вдоль берега. Солнце поднялось уже высоко и согревало нагое тело всё горячее. Как бы не обгореть... Должны быть где-то люди!.. Надо сыскать место, где корабли могут приставать. Где-то поблизости от такого места будут и люди...

А если он боле никогда не увидит никаких людей? Если здесь найдёт он лишь чудищ и злых колдунов, о коих столько россказней слышал за время своего дальнего пути... И тотчас память, будто покоряясь неведомому потайному приказу, вывела пред очи Офонаса маймунов страшных и крыс колдовских и женщин-бесовок... А кругом-то безлюдье... И мучила одна мысль: не загубили бы Гарипа-коня; тяжко будет Офонасу, если у него на глазах убьют этого коня...