Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

«Запрыгнет на дерево, сбросит меня, задерёт...»

Но эта мысль не вызвала у Офонаса никакого страха. Дыхание захватило восторгом неоглядным... Тело изготовилось к драке со зверем страшным. Весёлая злоба накатила... Дал бы себе волю, соскочил бы с дерева, кинулся на зверя... Но человеческое одолевало в душе, воли себе не давал, крепко держался; вцеплялся пальцами, ногтями...

Тигр ушёл, затем возвратился, вновь скрипел когтями по древесной коре. Облака поредели, звёзды засверкали вновь... Страх, бессилие, злоба, отчаяние, желание драки со зверем отошли от Офонаса... Держался крепко и был силён...

Рассвело, и тигр отправился прочь, в своё логово...

Офонас слез с дерева. Хотел идти, но упал на траву. Ноги не слушались боле. Так и повалился. Руки занемели. Не чуял ни рук, ни ног. Хотел звать Чандру. А язык распух во рту, одни лишь стоны вырвались... Охал, стонал что есть мочи...

Вдруг испугался: Чандра услышит, бросится на помощь, коня оставит без призора... Как бы не потерять коня!.. Замолк... Теперь ему чудилось, будто уже так долго лежит на земле, в траве... Пролетела мысль: когда Чандра отыщет его? А если и вовсе не отыщет? А то и бросит... Но уже не осталось сил для тревоги... Лежал бездвижный и чуял — ноги и руки медленно отходят от онемения... А язык не ворочался во рту, больным комом топырился... Глаза невольно закрылись, уже и не оставалось силы удерживать глаза открытыми... Забытье одолевало, долило... И одолело вконец...

Очнулся от мокрети на лице. Вода лилась по щекам, губы мочила... Так это было хорошо! Глаза ещё не открыл, но улыбался запёкшимися больными губами...

А после открыл глаза. Ударило светом по глазам. Лицо тёмное Чандры смеялось перед глазами Офонаса. Чандра поливал на него водой. Сделалось мокро, прохладно, хорошо...

   — Откуда здесь вода? — спросил Офонас тихо. Обрадовался, потому что язык вновь двигался во рту. Руки свои и ноги также чуял вновь...

   — Здесь река небольшая, куда животные сходятся пить воду, — отвечал с улыбкой Чандра.

   — Где Гарип? — спросил Офонас и сел, опираясь ладонями о землю. В глазах потемнело, но тотчас прояснилось.

Чандра указал рукою на коня. Гарип щипал траву, переступил ногами стройными, упали комья тёплого навоза...

... После бананов и лепёшек Офонас окреп и шагал вновь, и вновь вёл коня в поводу, а Чандра шёл впереди...

   — Как же сытны эти бананы, — сказал Офонас. — Не пропадёшь в лесу, на одних бананах выживешь, да ещё и разнесёт вширь...

Он и вправду не чувствовал голода...

Так шли, покамест не почуяли шорохи явные.

   — Это маймуны, — сказал Чандра. — Они не нападут, но лучше пройдём стороной, не будем являться им на глаза...

Офонас, одолеваемый внезапным любопытством, ребячески жарким, попросил разгорячённо:

   — Я поглядеть хочу обезьян! Поглядим недолго. Прошу тебя...

Быть может, Чандре и самому хотелось поглядеть. Он многих обезьян видывал в свою жизнь, но возможно ли, чтобы зрелище такое, как маймуны, наскучило бы человеку!..

Спрятались в кустах. Офонас боялся, что Гарип зашумит, заржёт, затопочет копытами по земле... Но конь стоял смирно... Из кустов дальних виделась поляна. Огромный маймун лежал в траве, словно холм шерсти, и не двигался...

   — Мёртвый!.. — прошептал Чандра.

Две большие обезьяны ходили подле мёртвого, то на четырёх лапах, то вдруг поднимаясь на задние лапы. Лица их, похожие на человеческие до странности и жути, пребывали в движении; когтистые лапы теребили тайный уд, почёсывали живот. Они будто дивились и размышляли о смерти старого маймуна, шерсть его была седой. Огромные мухи слетались к мёртвому телу, кружились и жужжали, блестели на воздухе, взлетая; и опускались в шерсть густую и взлетали вновь... Молодой маймун сел подле старого мёртвого и принялся искать в его шерсти, и то и дело с выражением наслады на лице своём зверино-человеческом совал правую лапу в пасть... Офонас догадал, что мухи откладывают яйца в шерсть мёртвого тела; и, видно, эти яйца, и сами мухи, и гусеницы, которые выводятся из яиц, вкусны маймуну молодому...

   — И как возможно бояться их! — шептал Офонас Чандре; и губы, всё ещё запёкшиеся, потрескавшиеся, приходились вровень с ухом Чандры, большим и темно-смуглым... — И как возможно бояться их! — повторял Офонас. — До того они хороши и милы мне! Такими чистыми видятся в простоте своей! Пусть простит меня Бог, но, должно быть, праотцы наши в раю могли выглядеть так! До чего красивы, хороши! Эх!..

Чандра и Офонас выбрались тишком из кустов и продолжили путь, обойдя далеко поляну, чтобы не пугать маймунов...

   — А ты истинный хундустанец! — смеялся Чандра. — Мы почитаем маймунов за богов!..

   — Вы счастливы! — отвечал тотчас, горячо и без раздумья Офонас-Юсуф. — Корова — бог, маймун — бог... Боги ваши всегда близко вас обретаются. Вы счастливы!..

Чандра смеялся...

Ещё один раз делали остановку, передохнули и ели, и пили воду из тыквенного кувшина...

Неприметно выбрались из леса на большую широкую дорогу.

   — Вот путь на город Пали, — указал Чандра. — А дале — горы...

   — И сколько идти мне?

   — Восемь дней, а то десять. Разве тебе это не ведомо?

   — Ведомо, — отвечал Офонас, — только горестно мне. Вот заплакав пойду. А я уж больно свыкся с тобою, будто год вместе пробыли...

   — Оттого что в лесу, без людей иных, одни...

   — Прощай, друг! Живи мирно...

Офонас и Чандра обнялись и похлопали друг друга по плечам. Затем пошли скоро и не оборачиваясь друг на друга, в разные стороны пошли...

Солнце поднялось и глядело с неба горячим глазом, широким и круглым. Полдень миновал, должно быть. Широкая утоптанная дорога была пустынна. Ни единой живой души не виделось, кроме Офонаса и коня. Офонас устал и проголодался. Но дойдут же они до какой-нибудь деревни или до города. Не может такого быть, чтобы восемь, а то десять дней пути шли по безлюдью такому...

Наконец явились и потянулись по обеим сторонам дороги поля. Здесь было много людей, все полуголые, лишь дхоти на бёдрах, на гузне. Они поливали посевы. Пара быков волокла на верёвке крепкой и толстой большой бурдюк. Один человек погонял их, а другой подтягивал бурдюк, полный водой, и выливал воду в канавку. Приметив Офонаса с конём в поводу, многие из людей на полях стали указывать на него пальцами и что-то говорить громко. Офонас поглядел на них мельком и решил, что они ему не будут опасны. Он хотел было купить еды у них, но деньги у него оставались только монеты золотые. Пожалуй, не надо было оказывать своё золото. А надо было добраться до города и там поменять у менялы хоть одну монету золотую на серебряные деньги. Вид людей ободрил Офонаса. Стало быть, скоро он увидит город или деревню большую... Он всё же решился подойти к одному из поливальщиков и спросил, складывая с неловкостью попервоначалу слова, воспринятые от Чандры:

   — Далеко ли до города?

Ему отвечали скоро. Стало быть, поняли его, и это понимание обрадовало его. Но он так и не понял, что же впереди — небольшой город, крепость или же большая деревня...

Поливальщик повторил раза два слово «Лалгандж». Офонас понял, что это именование города. Или же деревни. Или крепости...

Он уж очень устал и какое-то расстояние проехал верхом. Затем снова спешился, чтобы не утруждать коня. Дорога разошлась, разделилась натрое, будто цветок большой трёхлепестковый. Офонас не совсем понял объяснения поливальщика и теперь не знал, куда же направиться... Он решил было двинуться наугад прямо; ведь всё равно видно, что это все людские пути. И по какому из них ни пойдёшь, непременно придёшь куда-нибудь, в какое-то место, где живут люди!..

Но вдруг раздались громкие трубные звуки. В большие трубы дудели дудошники, покамест невидимые. Офонас пошёл на обочину, потому что догадывался: пойдёт сейчас перед ним то ли войско, то ли княжеский выход. И ещё Бог весть, чего ждать!..