Немцы

– Ни с кем, – засмеялась Тамара, – с немцами со своими!

Саша хитро сощурил глаза, взял ее руку и снял с нее варежку. Тамара потянула руку к себе, но не вырвала. Оба помолчали.

– До свидания, значит? – многозначительно спросил он.

– Что ж делать… до свидания!

– И больше ничего?

Тамара вопросительно посмотрела на него, хотя отлично понимала, к чему он клонит, а Звонов, расхрабрившись, потянул ее к себе. Тамара отодвинулась, но недостаточно энергично, и он поцеловал ее, но в губы не попал: она успела увернуться.

– Однако ты смелый стал! – Тамара попыталась выдернуть руку, но он не пустил и обнял ее за шею.

Вырваться она не сумела. Он притиснул ее к забору и прижался своей еще юношески мягкой щекой к ее лицу. От него приятно пахло хорошим табаком и цветочным одеколоном. Тамара как-то онемела, сдалась и больше не отпихивала его.

Стук калитки заставил обоих отскочить в разные стороны. Василий Петрович, выйдя на улицу в наспех накинутой на плечи телогрейке, сердито крикнул:

– Томка, айда в избу! Нечего заборы подпирать! А ты, лейтенант, в другой раз для разговоров домой к нам пожалуй, а на ветру болтать – голос потеряешь!

Тамара, растерянная и пристыженная, пошла за отцом, но у калитки все-таки остановилась и украдкой махнула Звонову рукой. А он зашагал по улице, раздосадованный тем, что встреча их оборвалась слишком уж быстро, но все же счастливый.

– Ох и сатана эта Тамарка! – возбужденно говорил он сам себе. – Морочит мне голову, будь она неладна!

Утром у ворот лагеря Звонова ждала машина, нагруженная продуктами. В кабине за рулем сидел Ландхарт. Саша залез к нему в кабину, а несколько немцев из второй роты, которых отправляли на Талинку заменить заболевших, вскарабкались в кузов.

– Накрывайтесь теплее! – крикнул им Лаптев. – Саша, гляди, я на тебя надеюсь! Машину берегите, Ландхарт!

Звонов махнул рукой и в последний раз с надеждой поглядел на дорогу. Он все ждал, что Тамара придет проститься. Но ее не было. Саша вздохнул и захлопнул дверцу кабины. Машина зафырчала и тронулась.

Мороз был сильный. После пятнадцати минут езды немцы в кузове начали приплясывать, чтобы согреться. Звонов, приоткрыв дверцу, крикнул:

– Эй, камарады, живы?

– Холёдно, господин лейтенант, – послышались дрожащие голоса.

– Нате тулуп мой, накройтесь! – Звонов швырнул им наверх тулуп и остался в телогрейке. – Ландхарт, жми давай на третьей скорости, а то всех поморозим.

По тракту дорога была ровная, свободная от заносов, и машина ехала быстро, но, когда свернули в лес, вскоре же сорвалась с колеи, врезалась в снег и начала буксовать.

Ландхарт и Звонов выскочили из кабины.

– Слезай, бери лопаты! – скомандовал Звонов. – Ну, кому говорю, сухоногие?

Немцы, озябшие, дрожащие, спрыгнули вниз и, с трудом разгибая замерзшие пальцы, взялись за лопаты. Пока кое-как высвободили машину от снега, заглох мотор. Ландхарт бранился и кусал губы.

Немцев послали за сухими сучьями, и Ландхарт со Звоновым развели огонь под радиатором. Саша сам сильно замерз. Немцы толпились вокруг него, как цыплята вокруг наседки. Мотор отогрели. Машина, наконец, ожила. Ландхарт и Звонов быстро залезли в кабину.

– Очень холёдный ветер прямо на машина, – с досадой сказал Ландхарт. – Мотор скоро опять капут…

– Ты жми, жми, – с тревогой твердил Звонов.

С трудом проехали километров пять лесом. Ландхарт, как клещами, сжимал руками руль. Звонов с беспокойством поглядывал вперед. Когда выехали снова на тракт, Ландхарт спросил:

– Господин лейтенант не есть шофер?

– Прав нет, но понимаю. В танковых служил.

– Вы садиться за руль, – нерешительно сказал Ландхарт, – я ложиться на радиатор. Мотор – нет ветра, теплё, пошёль. Плёхо ветер, мотор капут видер.

Звонов сразу сообразил. Он сделал Ландхарту знак остановиться, выскочил из кабины и, взобравшись на буфер, лег на радиатор.

– Гони! – крикнул он.

Машина рванулась вперед. Морозный ветер волной обдал Звонова. Он крепко вцепился руками в холодное железо и спрятал голову в плечи. Минут через пятнадцать вдали показалась строящаяся драга. Ландхарт затормозил, и закоченевший Саша забрался обратно в кабину.

– Спасибо, господин лейтенант, – с чувством сказал немец. – Ваш горячий сердце делал теплё мой мотор!

Вольф встретил Звонова с угрюмой любезностью:

– Сами сможете убедиться, какие здесь условия для работы. Глушь, тоска… Волком завоешь.

– Ладно, не пугай, как-нибудь, – буркнул Звонов. – Показывай давай, чего тут у тебя.

В бараке лежал ничком на нарах отставной обер-лейтенант Отто Бернард. Он не вставал уже третий день. Звонову стало жалко больного беспомощного старика, хотя он отлично помнил, какой отъявленный лодырь был этот самый Бернард.

– Ландхарт, посадишь его с собой в кабину, – велел он шоферу.

– А господин официр?

– В кузове поедет, не велика птица. Нельзя же больного деда в кузове морозить, и так чуть живой. Эй, камарад, собирай манатки! Подымай его, Ландхарт.

Узнав, что место рядом с шофером занято, Вольф рассвирепел, но возражать не решился. Он лишь окинул Звонова презрительным взглядом и, не попрощавшись, ушел на прииск пешком.

– Афидерзейн, – проворчал ему вслед Звонов. – Скатертью дорожка, колбаса немецкая!

Он прошел в комнату, где раньше помещался Вольф. Хотя здесь было очень чисто, он поморщился, велел проветрить, все обмести и даже выбить матрац, на котором спал Вольф. После этого достал из мешка хлеб и сел пить чай. Вахтер принес жестяной чайник и положил перед Звоновым два больших комка сахару.

– Откуда сахар-то? – спросил Саша, посыпая черный хлеб солью.

– Немецкий. Им сахару, почесть, не выдавали. Лейтенант целый мешочек насбирал, да, видно, забыл с собой прихватить. Пейте, товарищ младший лейтенант.

– Пошел ты! – прошипел Звонов. – Ты тоже, видать, хорош гусь: видел, чего делается, а не мог в штаб батальона сообщить? Кабы ты мне раньше этот сахар показал, я бы в рыло Вольфу этим мешком натыкал. Унеси, отдай повару или старосте.

Позавтракав, Звонов отправился на реку, где немцы валили лес. С высокого гористого берега скатывались на лед толстые шестиметровые бревна. «Эх, хороши деревца! – подумал он, задрав голову и любуясь слегка колеблющимися вершинами огромных стройных сосен. – Нам бы на Тамбовщину такого леску! А тут переводят, переводят лес, а все конца нет». Наверху с шумом упало дерево, завихрилась снежная метель. Потом очищенный от сучьев ствол пополз вниз, глубоко бороздя снег.

– А ничего работают! – сказал сам себе Саша, глядя, как на высоком берегу копошатся немцы. – Работенка-то ведь не из легких.

Он, увязая в снегу, стал карабкаться на крутой берег. Немцы заметили его, и несколько человек побежали навстречу.

– Гутен таг, данке зеер, – Звонов улыбался, отряхивая снег. – Вам рабочая сила не требуется? Поработать охота, а то уши мерзнут.

– Пожалуйста, на наша бригада, – весело ответил Вебер.

25

Ничего нет хуже мартовских снегопадов в лесу, когда сутками не переставая лепит сырой, густой снег. Одежда лесорубов, промокшая до нитки, не успевает просохнуть за ночь даже в горячей сушилке. Валенки, набухшие сыростью, становятся непомерно тяжелыми. А снег все идет и идет, и сугробы вырастают до полутора метров. Страшно шагнуть в сторону с протоптанной в снегу тропинки: сразу же по пояс проваливаешься в снег.

Штребль с досадой глядел на белые крупные хлопья, медленно и красиво падающие сверху. День ото дня тяжелее становилось работать в этой мокрой снежной каше. Рукавицы, которые Роза только вчера починила, сразу же намокли, и Штребль отшвырнул их в сторону.

– Нас самих скоро занесет снегом, – мрачно изрек он. – Еще две недели таких снегопадов, и в лес попасть будет нельзя.

Роза только печально улыбнулась.

– Завтра ты поедешь в лагерь, – сказал он, стараясь не смотреть на нее. – Больше тебе нельзя здесь оставаться.