Немцы

– Не надо, – словно испугавшись, что выдала себя, сказала она и отняла руку.

– Я вас люблю, – с неожиданной и отчаянной решимостью прошептал он.

– Глупости какие! – Тамара уже овладела собой и заговорила с ним в своем обычном в последнее время строго-неприступном тоне. – Как тебе не стыдно! Не успел жену похоронить, уже про какую-то любовь выдумываешь. Очень нехорошо, Рудольф. Я бы знала, нипочем бы не взяла тебя в лес. Чтобы больше этого не было, слышишь?

Он молчал и глядел в сторону.

– Вы не должны думать обо мне плохо, – наконец сказал он по-немецки и осторожно прикоснулся к ее руке. – Если бы я хорошо знал ваш язык, я смог бы объяснить вам, что я чувствую, а так… Я здесь чужой, несчастный человек, – Рудольф говорил медленно, надеясь, что она его все-таки поймет. – Роза тоже была одинока, трудно одному на чужбине… Мне ее очень жалко, но разве я виноват, что она умерла? – в его глазах блеснули слезы, и он, будто испугавшись их, заговорил быстрее и решительнее: – Разве это нормально, что взрослому мужчине все время хочется плакать? Зачем умер Бер, зачем умерла Роза? Я знаю, я виноват, но если бы мы остались дома, в Румынии, все были бы живы. Зачем нас привезли сюда? Мы, что ли, виноваты в этой чертовой войне?

Тамара была в замешательстве. Смысл его слов до нее дошел, и ей было страшно жаль Рудольфа, но согласиться с ним она не могла.

28

Как только спала вода в Талинке и наладили переправу через реку, Саша Звонов со своими немцами вернулся в лагерь. Он с нетерпением ждал вечера. Выстирал и высушил перед печкой гимнастерку, нашил погоны и чистый подворотничок, надраил сапоги до блеска и наконец отправился встречать Тамару.

Он ждал ее на опушке, в том месте, где лесная дорога выходит на тракт, спрятался за кусты и нетерпеливо поглядывал то на карманные часы, то на дорогу, по которой она обычно возвращалась. Прошло около часа, когда в конце концов раздался далекий цокот копыт. Тамара ехала рысью, похлопывая лошадку по бокам сломленной зеленой веткой.

Когда она поравнялась с кустами, где спрятался Саша, он выскочил из засады и гаркнул:

– Томка!

Вздрогнула не только она, но и лошадка. Девушка натянула поводья и остановилась. Звонов поспешно подбежал к ней.

– Здорово, черноброва! – весело сказал он, протягивая руку.

– Здравствуй, Сашок, – не столько радостно, сколько удивленно ответила Тамара. – Приехал уже?

– Уже! – обиделся Звонов. – Три с лишком месяца на этой чертовой Талинке просидел, а ты говоришь «уже». Я думал, ты обрадуешься, а ты опять нос морщишь.

Тамара оглядела Звонова, весь его щегольский вид, начищенные сапоги и слезла с лошади.

– Поезжай верхом, а то грязно на дороге. Мне-то все равно, я вся в грязи, а ты блестишь, как новый самовар.

– Наплевать! – все так же весело отозвался Звонов и пошел рядом с Тамарой. – Грязь не сало, потер – отстало, – он обнял Тамару одной рукой, а другой взял у нее повод.

– Только не надо целовать, – попросила она. – Здесь место открытое, люди попадаются.

– Один-то раз можно, – как-то по-хозяйски ответил Звонов.

Лошадка остановилась, понуро мотнув головой, и принялась щипать молодую зеленую травку.

– Ты не вздумай к нам домой прийти, – предупредила Тамара, освобождаясь от рук Звонова. – Папка уж сердится. Если хочешь встречаться, жди меня здесь каждую субботу. А в воскресенье можно в клубе.

– А я в лес к тебе приду.

– Вот еще! – Тамара сердито нахмурилась. – Не выдумывай, нечего тебе там делать.

В следующую субботу Звонов опять стоял на том же месте, нетерпеливо переминаясь и покашливая. Сильный ветер гнал над лесом седые тяжелые тучи, лес глухо шумел. Потом застучали о землю крупные холодные грозовые капли. Вдали громыхнуло, небо осветилось. Саша поежился и помянул черта. Постояв еще немного в нерешительности, он махнул рукой и побежал по лесу, перепрыгивая через пеньки и кочки. От ливня убежать ему не удалось, и он порядочно вымок, хотя и схоронился под большим мохнатым кедром.

Хлюпая по калужинам, заполненным холодной дождевой водой, он почти в темноте добрался до барака и нерешительно вошел в сени. Испуганная немка шарахнулась от него в сторону. Звонов отряхнулся и осторожно постучал в дверь конторки.

Тамара была там – сидя за столом, что-то писала. Увидев перед собой Сашу, мокрого с головы до ног, она вскочила.

– С ума сошел!

– Ведь мы же договорились, – жалобно проговорил Звонов. – Разве я виноват, что гроза?

Тамара только вздохнула. Она, признаться, и не думала, что Звонов будет ждать ее в такую погоду.

– Что же я с тобой буду делать? Ведь ты же мокрый как курица.

Звонов, счастливый уже тем, что его не выгоняют, широко улыбнулся. С его сапог стекали на пол грязные ручейки. Тамара принесла ему валенки, старые ватные брюки и рубаху Власа Петровича. Пока Саша переодевался, она сходила на мужскую половину за горячим чаем. Любопытный Влас Петрович просунул голову в дверь конторки:

– С легким паром, Александр Карпович! Сохнешь? Я сам такой же дурак смолоду был, из-за девок в дождь и снег по семь верст лупил.

Звонов смущенно захихикал. Он был такой смешной в рубахе старика, которая была ему мала, в старых брюках, из которых лезла вата, и в огромных валенках, что Тамара против воли улыбнулась.

– На кого ты только похож?

Звонов, хлебнув чаю, довольно ответил:

– На турецкого султана.

Он был весел, а Тамара все сердилась: ей вовсе не хотелось, чтобы Сашку видели здесь, у нее, да еще поздно вечером. А он явился, взбудоражил всех, и вот теперь она не знает, куда его деть.

– Ложись на мою койку, а я пойду к немкам, – сказала она решительно, когда он допил чай.

– Ну вот еще! – огорченно отозвался Звонов. – За этим я пришел, что ли? Какая ты нехорошая, Томка, ей-богу! Я вымок, как сатана, а ты хоть бы посидела со мной немного. Зверь ты лесной, а не дивчина!

Тамара засомневалась и присела на край кровати. Звонов тут же подскочил к ней и уселся рядом. Пока он ее целовал, она все время оглядывалась на дверь. Хотя она была тронута его искренностью и тем, что он прибежал к ней в такую погоду, все же ей было не по себе.

Она вырвалась из Сашиных крепких рук, выскочила в дверь и в темных сенях столкнулась со Штреблем. Даже в темноте она заметила его тревожный, ревнивый взгляд.

– Молодой офицер уехал? – тихо спросил он.

– Уедет утром. Его послала Татьяна Герасимовна, – зачем-то соврала смущенная Тамара, хотя отчитываться перед ним вовсе не собиралась.

Штребль вышел из барака. Дождь еще не кончился. Штребль направился к стайке, где стояли все лошади, но не нашел среди них такой, на которой бы мог приехать лейтенант. Значит, офицера никто сюда не посылал, а он просто пришел увидеться с фрейлейн Тамарой. Штребль чуть не взвыл от ревности и бессилия.

Рано утром, пока немцы еще спали, Тамара разбудила Звонова и велела ему уходить. Саша с видимым неудовольствием оделся в еще не просохшую одежду и, получив от Тамары обещание приехать на прииск следом за ним, быстро зашагал по лесной дороге. Он не обижался, поскольку был твердо уверен, что просто Томке, как всем девчатам, хочется покомандовать, цену себе набить.

Вскоре собралась уезжать и Тамара. Штребль вышел из барака, посмотрел на нее с укоризной и, даже не поздоровавшись, направился куда-то в лес, хотя сегодня было воскресенье и делать ему в лесу было абсолютно нечего. Тамаре стало обидно, хотелось крикнуть ему вслед: «А тебе-то какое дело?», – но она лишь пожала плечами и быстро вскочила в седло.

И все же на сердце было тяжело, будто она совершила что-то нехорошее и постыдное. Действительно подло было обманывать Сашку, давно надо бы сказать ему, что она не может его полюбить. Тамара тоскливо вздохнула. Она думала о том, что все Сашкины ласки и поцелуи волнуют ее гораздо меньше, чем синий, с прищуром взгляд Рудольфа, робкое прикосновение его руки, от которого бросало в жар.