Держава (том третий)

Офицеры, собравшись в кружок, покуривая, мирно беседовали.

Глеб у них пользовался огромным почётом.

— Приехал и удивился, — разглагольствовал он в кругу павловцев. — Революционеров тут героями считают, а нас — меднолобыми обзывают… От врача одного услышал…

— Сейчас он себе примочки на лоб накладывает, — дополнил речь товарища Кусков, которого тоже безоговорочно приняли в офицерскую среду — анненский кавалер. Значит не трус, коли клюкву на шашку получил.

— Э–эх, Рассея! — вздохнул Глеб. — Прольёшь ты ещё слёзы… Если последний оплот твой — армию, все ненавидят… И опомнятся потом, коли живы останутся, да поздно будет. А не выпить ли нам, господа? Под телятинку «Бургеньон» и пирог на четыре угла, — поднял настроение офицерских масс.

Воплотив в жизнь дельное предложение маньчжурского героя, стали рассказывать анекдоты.

— Господа, — ухмыльнулся Гороховодатсковский. — Говорят, в Красносельском лагере Змея—Горыныча великий князь Николай Николаевич поймал и на гауптвахту посадил… Чтоб, значит, дисциплину не нарушал.

Все замерли, приготовившись гоготать над изюминкой. Даже полковник Ряснянский.

«Царь–батюшка», — пошёл великий князь к императору. — Горыныч проголодался». — «А что он ест?» — «Дев невинных». — «Да–а! Видать — сдохнет у нас…»

— Бу–а–а–а! — развеселились военные.

Поздним вечером пролётки и кареты развозили гостей по домам.

Потрясённый Аким, а с ним и Глеб, вернувшись от «Кюба», любовались свадебным подарком — стоявшим у каретного сарая «Мерседесом».

Ни сторожа, ни дворника рядом и в помине не было — отметив бракосочетание старшего барчука, дрыхли сном нагрешивших праведников.

— Придётся вам, милый друг, — рассмеялась Ирина Аркадьевна, обращаясь к мужу, — вооружаться берданкой и заступать на пост по охране авто.

— Шутки — шутками, а денщика часовым поставлю, — заволновался супруг.

Не взялось! Антип тоже был пьян в стельку и храпел на всю каморку.

— Один Ванятка тверезый, да Архип Александрович, и то, потому что за рулём.., пардон, за вожжами — пить нельзя. Городовой мигом в холодную отправит… На генералов это не распространяется, — начал рассуждать немало вкусивший алкоголя Максим Акимович.

— Купи себе жёлтое пальто, клетчатую серо–буро–малиновую кепочку и фиолетовые рейтузы, — язвил Глеб, — и станешь вылитый шофёр…

— Пройденный в Маньчжурии этап, — буркнул Аким, изучая описание автомобиля.

— Ну почему первому всё достаётся тебе? — не слушая брата, принялся анализировать жизненные коллизии Глеб. — Походный погребец со всякими причиндалами — тебе. Спасибо японцам — отбили вещь. Мотор — снова тебе… И японцев рядом нет. Правда, по чину и наградам я сравнялся с тобой, но ты первый женился.

«А тебе, чувствую, достанется главная награда — Натали», — побледнел от этой мысли Аким.

После службы, которой, практически, не занимался — полк–то в Красносельском лагере, а в казармах остались лишь приболевшие да охрана, он осваивал «мотор».

За большие деньги нанял «сэнсея», и гонял по улицам Питера, пугая ломовиков, бабушек и собак.

Глеб, проводив в Москву Натали, сибаритствовал, увлекшись чтением.

Офицеры Павловского полка посоветовали прочесть «Поединок» Куприна и тренироваться в стрельбе из револьвера, дабы вызвать автора на дуэль.

Книга захватила поручика. Прочтя несколько страниц, он обдумывал перипетии сюжета, героев и их взаимоотношения, вновь потом приступая к чтению.

После него читать роман стала Ольга. Глеб, купив сборник рассказов Куприна, на совесть штудировал и их.

— Позорит армию и офицеров, — горячился он за утренним чаем.

— Льву Толстому роман понравился, — вставила реплику Ольга.

— Значит не книга, а дрянь, — пришёл к выводу Максим Акимович.

— Собрать все книги, да и сжечь, — улыбнулась ему супруга.

— Устав постовой и караульной службы можно оставить, — выглянул в окно узнать — под охраной ли Мерседес. — Пахомыч с Власычем болтают и курят на посту, но на месте, — порадовался за налаженную дисциплину. — То же, что ли, Куприна почитать, — раздумывал он.

— Конечно почитайте, мон шер, а то всё похождения Ната Пинкертона читаете.

— Неправда. Генералы увлекаются произведением Сергея Лабужского «В аду страстей», — удивил домочадцев и особенно жену. — А до этого столичный генералитет зачитывался эротическим опусом Камилла Лемонье «Жизнь в банях».

«Надо прочесть, — отметил для себя Глеб. — Отец плохому не научит».

— Папа', — хрустел печеньем Аким. — Боевые генералы Маньчжурской армии поголовно увлекались юмористически–фривольным сборником «Кушетка». А Куропаткин, вместо отчётов, штудировал повесть «Флирт», из серии «Пикантная библиотека».

— Откуда тебе известно? — не поверил отец.

— Ординарец его поведал, — врал и не краснел Аким.

— А это ничего, что рядом женщины? — остудила горячий литературный диспут Ирина Аркадьевна, направив разговор в русло приличия: — Ну и что там такого в «Поединке», если автора следует вызывать на дуэль?

— Мама', во–первых, главный герой подпоручик Ромашов — ни к чему не приспособленный идеалист… Этакий современный Манилов. Службу провалил. В женщинах запутался. Не было у него любви, а было жалкое чувство жалкого человека.

— Браво! — захлопала в ладоши Ольга.

— На армию и так все плюют. Убедился, приехав в Петербург. Поддержите нас, офицеров… Мы ведь жизнь за Россию отдаём, — горячился Глеб, не замечая с какой гордостью и любовью глядит на него отец. — А нам — по морде! И кто? свой же брат. Бывший офицер. Ну не пошла у тебя служба… Ну не сошёлся с людьми… Ну подал в отставку… Зачем оплёвывать — то, что кому–то дорого… Я вызову его на поединок. Нет, на дуэль.

— Горький тоже Куприна похвалил, — сумела вставить Ольга.

— Этот певец босяков?! Великий авторитет, тоже мне. Нам бы этого нытика Ромашова в Маньчжурскую армию… Да по тылам противника…

— Или в штыковую, — поддержал младшего старший брат.

— …Вот там бы проявил себя либо человеком, либо вошью… Кто–то из писателей сказал, что от русского офицера должно пахнуть удалью, коньяком и дорогим одеколоном… А не тоской и унынием… Сразу видно, что Куприн — озлобленный и нервозный человек, поддающийся чужому влиянию. Модно сейчас порочить и чернить армию — будет чернить… Денежки за это хорошие платят, и почёт от либералов. Любишь циркачей, евреев и животных — о них и пиши! А не восхваляй японских шпионов: рыцарей, настоящих мужчин, ни то, что наши вояки. Господа! — поднял чашку с чаем. — За Русских Императорских Офицеров. За Армию, господа!

— Хорошо сказано, сынок. Пройдёмте в мой кабинет, ребята, дело для вас имеется…

— Шустовское дело, — хихикнула Ирина Аркадьевна. — Может, он про себя написал эти строки, — заразилась настроением сына: «Что бы ты, Митенька, делал, если бы стал царём? — «А ни хрена бы не делал, сидел бы на завалинке и лузгал семечки, а кто мимо идёт — в морду!» — Извините за выражение.

— Мать, ты меня иногда поражаешь! — восхитился супруг.

Дни катились за днями — лето имеет свойство быстро заканчиваться, и Глеб затосковал от безделья.

Единственным развлечением стала поездка в Москву, дабы оформить трёхмесячный, до 1‑го ноября, отпуск по ранению.

У Натали тяжело болел отец, и времени на Глеба не оставалось. Из сестёр милосердия она уволилась, занимаясь лишь уходом за Константином Александровичем.

В Питере тоже одолевала скучища. Олег до 6 августа отбыл в Красносельский лагерь. Брат с Ольгой медовый месяц проводили, гоняя на авто.

В придачу ко всему, по ночам страдал бессонницей. Покрутившись с боку на бок, вставал и, шлёпая зелёными туфлями с красными помпонами — клюква, принимал на грудь стопарь заныканной с вечера водки.

«Если не спится, то можно спиться…» — придумал афоризм.

С утра, надев белый китель с орденами, решил прокатиться в пролётке, послав за оной Аполлона: «Поедешь с Архипом Александровичем, так мама' начнёт у него выведывать, где были и с кем встречались… Тормозили ли возле ресторации… Пусть мучается от тайны, покрытой мраком кожаного верха пролётки».