Эпикур

Праздники по поводу обожествления Александра подошли к концу в начале гамелиона, незадолго до восемнадцатилетия Эпикура. Едва они закончились, Ареопаг неожиданно объявил о завершении расследования по поводу пропавших денег Гарпала. Оно было начато полгода назад по предложению Демосфена, но шло так вяло, что о нём успели забыть. В быстром окончании дела видели нажим Антипатра, тем более что среди десяти обвиняемых, к изумлению афинян, оказались Демосфен и Филокл, тот самый стратег, который в своё время не впустил флот Гарпала в Пирей.

Гарпала уже не было в живых, в конце лета он был убит командиром своих наёмников Фиброном, считавшимся лучшим другом бывшего казначея. А похищенные богатства, стоившие жизни владельцу, продолжали сеять беды. Теперь их жертвой стала Кирена. Там после возвращения изгнанника началась смута, и одна из сторон пригласила Фиброна на помощь. Брошенные в костёр гражданской смуты деньги и войска Гарпала быстро превратили её в большую войну, сейчас уже охватившую всю Ливию.

Менандр, со слов отца, утверждал, что Демосфену угрожает серьёзная опасность и что никогда ещё его положение не было таким шатким. Антипатр пошёл на уступки, но требовал за это платы. Первым взносом было обожествление царя, вторым — изгнание Диогена, в качестве третьего наместник, очевидно, требовал удаления Демосфена. Кто-то, кажется Стратокл, подал мысль использовать для этого дело о деньгах Гарпала. Обстановка была благоприятной, потому что и противники Македонии во главе с Гипперидом не собирались защищать оратора. Напротив, Гипперид вызвался стать его обвинителем.

Как говорили, Демосфен встретил эти известия спокойно. Он сказал, что улик против него нет, что ему уже не раз приходилось отбиваться от подобного рода судебных преследований и он их не боится, потому что верит в расположение афинян.

— Вот этого как раз может не оказаться, — сказал Менандр. — Всегда он был вождём и имел массу сторонников, а сейчас у него не осталось никого, кроме Гимерия.

Эпикур пришёл к суду рано. Только что рассвело, было сыро, но не слишком холодно. Прямоугольное открытое здание Гелиэи окружала такая толпа народа, что он не нашёл ни Менандра, ни Тимократа, с которыми должен был встретиться. Ко всем десяти входам, выкрашенным в разные цвета, протискивались судьи-гелиасты, чтобы передать на жеребьёвку таблички со своими именами. Сегодня рассматривалось только одно дело, которое решал тройной состав суда, то есть полторы тысячи судей. Все перегородки, разделявшие судебные отделения, были сняты. Три смежных отделения — зелёное, синее и жёлтое — отводилось судьям, остальные отдавались публике.

Жеребьёвка закончилась, избранные судьи, получившие бронзовые «жёлуди» с обозначением мест, стекались к рабочим отделениям. У входной решётки каждому выдавали трость, покрашенную в цвет отделения. Когда судьи, размахивая тростями, заняли свои места, открылись остальные входы, и любопытные хлынули внутрь. Началась давка, Эпикуру не удалось войти в здание, зато он очутился у барьера прямо за спинами судей. С его места был хорошо виден стол дежурных гелиастов, урны для голосования, счётные доски, водяные часы.

Первым от имени Ареопага выступил Стратокл. Толстяк прочёл заключение архонтов, в котором не было подробностей, а просто перечислялись обвиняемые: «Демосфен взял двадцать талантов, пусть отвечает за эту сумму; Филокл взял восемнадцать талантов, пусть отвечает за эту сумму, Харикл взял пятнадцать талантов, пусть отвечает за эту сумму; Демад взял пять тысяч стратеров... Аристогитон взял...»

   — Вот ещё что я хотел заметить, судьи, — продолжал Стратокл, — сегодня не обычный суд, сегодня среди обвиняемых вы видите самых известных людей города. Оценивая их вину, подумайте не только о ней, но и о том, на кого она бросает тень. Потому что, мне кажется, сегодня вы судите их, а завтра другой рассудит вас...

Под «другим», естественно, подразумевался Антипатр.

Стратокл отошёл, и в напряжённой тишине прозвучало объявление первого дела: «Гипперид против Демосфена».

Они вышли оба, возбуждённый, быстрый обвинитель с тонким, искривлённым злобой ртом и невозмутимый серьёзный ответчик. Их глаза встретились, но Гипперид тут же отвернулся и попросил, чтобы пустили воду. Эпикур знал, что каждый из них имеет право только на два выступления, после чего судьи подадут голоса.

   — Меня, судьи, здесь удивляет одно обстоятельство, — начал Гипперид, — это то, что процесс, в котором сам Демосфен оказался замешанным, был начат по его же требованию. Будьте же особенно внимательны сегодня, судьи, в ваших решениях, не позволяйте ему одурачить вас своим красноречием...

Эпикур напрасно пытался найти в речи Гипперида какие-нибудь факты или доказательства. Вся она сводилась к простому утверждению, что Демосфен виновен, поскольку его вину признал Ареопаг. Настала очередь Демосфена. Он поднялся, спокойный, уверенный в своей правоте.

— Афиняне! Не в первый раз мне приходится здесь отстаивать свою правоту. — Голос оратора звучал твёрдо. — Вы помните, как когда-то враги не давали покоя ни мне, ни моим друзьям, обвиняя нас в незаконных действиях, чтобы лишить вашего доверия. Но сегодня мне тяжело выступать, потому что, оправдываясь, я бросаю тень на добросовестность Ареопага. Я не собираюсь обвинять архонтов, нет, я думаю, они были введены в заблуждение каким-нибудь доносчиком-сикофантом, получившим за свою клевету немалые деньги. Но всё же я вынужден им возразить, и ради своей защиты и ради истины. Знайте же, что обвинение моё совершенно не обосновано. Я не брал денег Гарпала. Я ни разу не встречался с ним. Я задаю обвинителю вопрос. Слышишь, Гипперид, я требую, чтобы ты ответил мне и суду, где, когда и от кого я взял эти деньги? Вы увидите, судьи, что доказательств моей вины нет. Единственное отношение, которое я имел к деньгам Гарпала, — это внутренний заем в размере двадцати талантов, сделанный по договорённости с казначеем два месяца назад для пополнения театрального фонда. Нужно было возместить некоторые оборонные расходы, а находящаяся в моём распоряжении касса теоретика оказалась пустой. Пятнадцать талантов из этой суммы уже возвращены, пять будут переданы, как только откупщики лаврионских рудников внесут арендную плату. Сейчас это подтвердит сам казначей. Закрой воду, — кивнул Демосфен служителю. — Эй, Мелис! Подойди и расскажи судьям о временном перераспределении казённых средств.

Но на зов Демосфена никто не откликнулся. К столу вместо казначея вышел смущённый Гимерий и сказал, что Мелис уехал из Афин по неотложным делам. Так объяснили Гимерию его домочадцы, когда он, не найдя казначея ни в суде, ни в Булевтерие, пришёл к нему домой.

Среди судей и публики поднялся шум. Послышались крики:

   — Он не сговаривался с Мелисом! Обман!

Демосфен помрачнел. Он попросил судей поверить ему на слово и продолжал речь.

Эпикур видел, что, по мере того как Демосфен завладевает вниманием судей, лицо Гипперида наполняется яростью, как тогда, на Пниксе во время Собрания. Когда подошла его очередь, он был доведён до исступления. Это было состязание солнца и бури, разума и страсти.

   — Не слушайте его! — гневно кричал Гипперид. — Да, Демосфен, когда на тебя пали подозрения, ты сам выступил перед народом и доверился в этом деле арбитражу Ареопага. А теперь ты начинаешь придираться к Ареопагу, требуя объяснения его решений, спрашивая, при каких обстоятельствах ты получил это золото, кто его тебе передал и в каком месте. Может быть, ты захочешь ещё спросить, как ты употребил это золото, после того как присвоил его?

Гипперид вспоминал подробности приезда Гарпала, обвиняя Демосфена в том, что тот не проследил за выполнением своих предложений, и выходило так, что и пропажу трёхсот пятидесяти талантов (в пылу речи Гипперид говорил «четырёхсот»), и побег Гарпала Демосфен подстроил только ради того, чтобы завладеть этими двадцатью талантами.

   — Что же, — воскликнул Гипперид, — Гарпал раздавал своё золото второстепенным ораторам, способным только на то, чтобы вызвать шумиху и выкрики, а тебя, который руководил всей афинской политикой, обошёл? Кого ты думаешь заставить поверить этому?