Эпикур

   — Не малую, юноша, — ответил старик, — благодаря мне афиняне находили свою могилу на родине, а в могиле покой.

   — Разве в этом слава гражданина? — воскликнул Леосфен. — Высшая слава — это получить оба отличия, даваемые павшим в бою: памятный камень на кладбище Керамика и надгробную речь над ним. К чему медлить? Родосцы уже изгнали македонский гарнизон.

   — Твои речи как кипарисы, — сказал Фокион, уже не надеясь склонить афинян на свою сторону, — они торчат высоко и гордо, но бесплодны. Моя слава в том, что за всё время, когда я был стратегом, не пришлось произносить ни одной надгробной речи. Посмотрим, какова будет твоя!

С этими словами Фокион ушёл на своё место. Возражавших не осталось. Быстро обсудили предложенный Гипперидом проект постановления, и глашатай торжественно объявил его перед голосованием:

   — «В добрый час. Народ Афин решил выступить на защиту общей свободы эллинов и освободить города, обременённые чужими гарнизонами. Народ Афин постановляет вооружить для этого флот из 40 тетрер и 200 триер и призывает всех афинян не старше сорока лет в ряды войска. Пусть отряды трёх фил останутся дома для прикрытия родины, а остальные будут готовы к выступлению на войну. Кроме того, в государства Греции надлежит направить послов с вестью о том, что народ Афин помнит, как прежде в морской войне сбросил иго варваров, и теперь, полагая, что Греция составляет общее и единое отечество всех эллинов, считает своим долгом биться за общее благо на суше и на море и жертвует на эту борьбу свои деньги и кровь. Принято в месяце гекатомбейоне в год архонта Кефисодора».

Все голосовали «за», только упрямый Фокион поднял руку, когда глашатай спросил: «Кто против?»

Эпикур с восхищением глядел на сограждан, которые решили всем пожертвовать ради свободы и готовы биться с завоевателями половины мира.

   — Обратите внимание, — заметил Тимократ, — какая огромная сила может сосредоточиться в одном человеке. Разве вы решились бы на такое, пока Александр был жив?

   — Но это значит, — продолжил Менандр, — что одарённый человек способен в принципе на очень многое.

   — Софан бы добавил — «если его погладят по головке», — усмехнулся Эпикур.

Тем временем выносились постановления против друзей Македонии. Стратокл обвинил Демада, считавшегося его приятелем, в угодничестве перед царём. На Демада была наложена атимия — запрещение выступать в Собрании — и крупный штраф за предложение считать Александра богом. Обвинялись в дружбе с Македонией Пифей и Каллимедонт, которые, правда, почувствовав, к чему идёт дело, заблаговременно уехали из Афин. Последним вышел иерофант Евримидонт и обвинил в безбожии Аристотеля.

   — Он дрожал десять лет, боясь пальцем тронуть учителя Александра, — в ярости процедил Менандр, — и вот вылез топтать беззащитного!

   — Может быть, пойдём предупредим Аристотеля? — предложил Эпикур.

   — Не беспокойся, это сделают и без нас, — ответил Менандр, — сделают, чтобы уязвить. Но старика не тронут, исполнительная власть у нас всегда была гуманней судебной, ему позволят уехать.

Менандр оказался прав, на другой день шестидесятитрёхлетний Аристотель простился с учениками, передал управление Ликеем Феофрасту и отплыл в своё имение на Эвбее.

Леосфен действовал со стремительностью Александра. Для формирования афинского ополчения ему хватило декады. Стратег предполагал провести с ним военные учения, но тут стало известно, что Антипатр спешно заключил перемирие с одризами и готовится к походу в Грецию. Леосфен с небольшим флотом немедленно отправился вокруг Пелопоннеса, чтобы принять у Тенара своих наёмников, а потом соединиться с этолийцами. Командующему ополчением Антифилу было приказано по возможности быстро выступить к Фермопилам.

Эпикур зашёл к Менандру и застал друга в шлеме с мечом на боку. Слуга Менандра Гилипп хлопотал возле хозяина, прилаживая к панцирю наплечник.

   — Куда это ты собрался? — спросил Эпикур.

   — На врага, — ответил Менандр. — Наш софронист Каллий рвётся в бой и предложил добровольцам собираться.

   — Слушай, а нельзя ли устроить так, чтобы я пошёл с вами?

   — Нельзя, — отрезал Менандр. — Ты же знаешь, что Леосфен и афинский народ поручили вашей филе... сидеть дома.

   — Ах так! — сказал Эпикур, нашёл среди разбросанного имущества шлем, напялил его, взял щит, вытянул меч из ножен, висевших на боку Менандра, и принял угрожающую позу. — Хватит дурачиться, а то я приму меры.

Менандр, не меняя позы, чтобы не мешать Гилиппу, схватил прислонённое к стене копьё и ловко стукнул друга по шлему:

   — Ты не учёл ещё одного обстоятельства — своей любви к болезням. Так что мой тебе совет, покорись выбору судьбы и не ввязывайся в войну.

   — Менандр, — ответил Эпикур, разоружаясь, — Диоген как-то дал мне великий совет. Он сказал: «Есть вещи, от которых не следует уклоняться».

   — Звучит убедительно, — согласился Менандр. — Ладно, можешь считать меня побеждённым. Кончу примерку, сходим к Каллию, и запишешься. На самом деле он принимает эфебов из любой филы. Вообще-то я и сам хотел пригласить тебя в поход. Подумай, какой интерес умирать за родину в незнакомой компании?

   — Вот это совет! — обрадовался Эпикур. — Кстати, Софан с нами идёт? Ведь он из той же филы, что и ты.

   — Софан остаётся, у него особое задание — охранять Скир.

Так друзья оказались во вспомогательном отряде ополчения. Вскоре в отряд вступил и Тимократ, которого к этому вынудили обстоятельства.

Под большим секретом он рассказал о них Эпикуру и Менандру. Оказалось, уже давно Софан ввёл его в тайное святилище фракийского бога Изодета. Служение Изодету требовало исполнения таинственных и жутких обрядов, но главной притягательной силой культа было вкушение сомы. Выпивший это зелье освобождал свою душу от тела и испытывал наслаждения, недоступные в обычной жизни. Ради этого Тимократ, как, наверно, и многие другие, терпел участие в варварских обрядах и делал жертвенные взносы храму. В конце концов он задолжал Изодету, вернее его жрице Фрине, тридцать мин. Расплачиваться было нечем, а Фрина требовала возвращения долга и угрожала Тимократу жестоким наказанием. Причём угроза была реальной — у неё имелось достаточно преданных почитателей, которых она могла натравить на юношу. Поэтому он решил на время скрыться из города. Участие в походе было самым простым способом это осуществить.

В отряд эфебов-новобранцев, возглавляемый Каллием, вступили сорок человек. Тем, у кого не было своего оружия, выдали казённое. Сборы заняли три дня, на четвёртый было назначено начало похода.

Поход

Ополчение выступило на рассвете, шли по отрядам, не соблюдая строя. Антифил разбил конницу на две группы и пустил одну во главе войска, а вторую в самом конце, позади обоза. Эфебы, глотая пыль, шли где-то в середине. Друзья, весело болтая, шагали налегке, их оружие и вещи находились в обозе под присмотром Гилиппа и Миса, навьюченные на лошадь Менандра. Подъём на Эгалеи приостановил разговор.

Дважды пройденная дорога мало занимала Эпикура. Шагая по ней, юный философ мысленно возвращался к своим «Ценностям». Пока что первой из них он считал внутреннюю свободу, главным врагом которой был страх. Страхи перед судьбой, злыми духами, загробным царством, невзгодами, страданиями, неизвестностью. Хорошо, что у него ещё в детстве хватило мужества победить их! Победа над страхами вела к внутренней независимости — умению совершать поступки или уклоняться от них, но зато нести за них ответственность и не сваливать всё на волю богов или судьбу.

Несомненной ценностью было искусство, на которое так ополчался Платон, не следовало отвергать и простые радости, которые отметал Диоген в своём стремлении к абсолютной свободе. Сейчас Эпикур думал, что в число непременных человеческих ценностей нужно включить дружбу, которая конечно же заключена в людской природе. Правильно, что он не остался в городе, а пустился в дорогу вместе с друзьями навстречу опасностям.