Тайный советник

II, но теперь представлялись сущим абсурдом. Ученые грызлись между собой, процветал откровенный непотизм, и все это отражалось на студентах, которые, видит Бог, ни в чем не были виноваты. Стоило же кому-либо из молодежи чуть-чуть проклюнуться поверх тины этого застойного болота, как ученые сразу били его по макушке, чтобы тот "не высовывался". Коссович попал в эту трясину, когда стараниями профессоров был изгнан из университета Виссарион Белинский.

- Как неспособный, - объяснил он Коссовичу при знакомстве.

Зато очень способным объявлен Ландовский, что доводится племянником декану университета Ваньке Давыдову.

Этот Ванька, всеми доблестями украшенный, вдруг решил издать руководство по истории всех литератур, какие есть в мире, и, всем "тыкая", он однажды тыкнул и в Коссовича:

- Во! Ты, я слышал, польским владеешь? Это хорошо. Вот и займись обзором шляхетской литературы. От и до. Понял?

Каэтан Коссович и не смел отказаться, наоборот, он даже обрадовался, что увидит свое имя в печати. Работал усердно и написал много, а М. О. Маркс, тоже учившийся в университете, потом вспоминал, что статья Коссовича была лучше других, только длиннее. Давыдов читать ее не стал, говоря:

- Ты! Куда нам так много? Надобно сократить.

Сокращать статью декан поручил своему племяннику Ландовскому, который хотя и носил шляхетскую фамилию, но из польского языка твердо помнил лишь одно выражение, которое в жизни всегда пригодится: "пше праше, пани". Вот он и сократил. Так сократил, что из целой главы о поэте Красицком осталась одна фраза, звучащая сакраментально: "Красицкий являет собой прекрасное ожерелье, наброшенное на голую шею всей польской поэзии." Коссович прочел и рухнул в обморок.

- Оставьте меня! - закричал он, очухавшись.

И побежал к декану - жаловаться на его племянника. Слово за слово, и начался спор, а где спор - там и скандал. Коссович, потеряв меру, назвал своего редактора "придурком", добавив, что яблоко от яблони далеко не падает.

- Значит, по-твоему, я дурак? - деловито осведомился Давыдов. - Так, так, так. Но известно ли тебе, пся крев, что в Витебске началось дело о песнях возмутительного содержания, кои найдены жандармами на самом дне сундука в доме чаусовского городничего Силина, и эти песни уже ходят по рукам московских студентов?

- Впервые слышу, - невольно оторопел Коссович, которого никто не замечал в желании распевать песни.

- Завтра ты у меня запоешь совсем иное.

Слово свое Давыдов сдержал! Коссович селился в старом здании университета, где проживали "казеннокоштные" студенты. По утрам давали булку с маслом и горячий сбитень. Булку он получил, а сбитень получить не успел. Вдруг откуда ни возьмись нагрянули из полиции, схватили бедного Каэтана и, облачив его в солдатскую шинель, поволокли в карцер. Квартальный офицер при этом душевно сказал:

- Эх, молодость! Жалко мне тебя, дурака. Лучше бы уж спел ты нашу "Сама садик я садила, сама стану поливать".

- Да не пел я ничего! - разрыдался Коссович.