У стен Анакопии

Анакопийцы с изумлением смотрели на Гуду и Богумила. Их однажды уже видели здесь, когда хоронили Амзу, но тогда они удивляли лишь своим ростом. Теперь же оба были в воинском облачении и поражали мощью своих обнаженных рук и грозным оружием. Зеленоглазая ромейка не отводила взор от Богумила. У побратимов огромные тяжелые копья и щиты, сбоку висят длинные мечи. За спиной Гуды, кроме того, воин держал его лук-великан и колчан с длинными стрелами.

В толпе говорили:

— Это Рыжебородый и Сбивающий звезды.

— Нарта Сасрыквы^[49] братья, а может, кто-нибудь из них и сам Сасрыква.

Абазгия полнилась слухами о побратимах. Особенно поразил воображение земляков Гуда — Сбивающий звезды. Любопытные ходили на место гибели Амзы, и дадыновцы, бывшие свидетелями этого, показывали, где стоял Гуда и где был Сияс, когда его настигла стрела.

Не поленились, сосчитали шаги и изумились. Возможно ли на расстоянии тысячи шагов попасть в человека, скачущего на коне? До него просто стрела не долетит. Но очевидцы, призывая в свидетели Ажвейпша и духов гор, клялись, что все именно так и было. А потом подвиг Гуды стал обрастать новыми подробностями. Рассказывали, будто Сияс уже перемахнул через гору, а Гуда пустил стрелу в небо и она, ударившись о небо, отскочила и попала в Сияса. Так родилась легенда о Сбивающем звезды. В молодых воинах, стоявших за спиной Гуды и Богумила, анакопийцы узнавали своих родственников и знакомых. Один чумазый углежог опознал в правофланговом воине приятеля.

— Эй, Басиат, с каких это пор ты стал ромейским воином?

Но вымуштрованный начальник десятка неприступно молчал. — У него нет языка, — съязвил разбитной рыбак. — Рыжебородый отрезал им языки, чтобы не болтали, чем они в своем лагере занимаются.

Гуда чуть повернул голову и так посмотрел на задиристого рыбака, что тот проглотил язык и попятился. Все это возбуждало в анакопийцах любопытство и гордость за своего правителя. Вот, оказывается, какие у него воины! А сам он раэве не афырхаца?^[50] Кто, как не Леон, одолел разбойника Гасана в честном бою?

Когда Лонгин и Епифан появились на площади, первый еще не остыл и что-то возбужденно говорил архиепископу, но, увидев Леона, воинов и красочную толпу анакопийцев, закусил губу. Над площадью нависла напряженная тишина; ее нарушали только воркование голубей, облепивших карнизы храма, да верещание стрижей. Привыкший подчиняться силе и власти и подчинять ими других, Лонгин сразу понял: здесь тоже власть и сила, и они не на его стороне. Но он не забыл того, что является посланцем императора. Патрикий весь подобрался, его оплывшее лицо стало надменным.

Твердыми шагами он подошел к Леону и остановился, ожидая от него приветствий, но тот молчал; в его глазах было спокойное ожидание. Лонгин, однако, увидел и другое: едва приметную усмешку. Да, это уже не мальчишка, которого он в Палатии мог не удостаивать вниманием, — на него смотрел уверенный в своей силе и власти правитель. Патрикий вдруг осознал: для Леона возведение в архонтство — не милось императора, а признание им его наследственных прав на Абазгию. Негромко, но так, чтобы слышали все, Леон проговорил:

— Патрикий Лонгин, венценосный базилевс повелел тебе объявить мне свой келевсис. Читай же его.

Лонгин медленно развернул свиток и кашлянул, он сам удивился тому, что волнуется. Окинув властным взглядом площадь, он начал громко читать:

— Христолюбивому, божьей милостью блистательному правителю Абазгии Леону!..

Абазги, затаив дыхание, слушали келевсис далекого и непонятного, как бог, императора ромеев:

— Жалую звание архонта тебе и сыновьям твоим и будущим потомкам навеки. — Лонгин сделал ударение на последнем слове. — Повелеваю тебе хорошо относиться к эскузиасту картлийскому и его народу, ибо отныне ты не должен использовать свою власть в ущерб им и границам их эгрисоким... Леон без внимания слушал повеления императора о подготовке Абазгии к вторжению арабов и совместных действиях с Мирианом. Все это было давно согласовано Леоном с самим Мирианом еще в Цихе-Годжи и уже осуществлялось. Императорский келевсис лишь пересказывал то, о чем они договорились.

Когда Лонгин кончил читать, площадь огласилась возгласами: — Слава архонту Леону!

Леон с благодарностью смотрел на народ. Он не просил его громогласно проявлять радость по поводу признания императором его прав повелевать им. Народ сам признал за ним это право и теперь выражал свое удовлетворение тем, что император ромеев утвердил его. Новые возгласы одобрения взлетели к голубому анакопийскаму небу, когда Лонгин вручил Леону знак архонтства — золотую буллу с изображением императора.

После торжественного молебна и пира по случаю провозглашения Леона архонтом Лонгин осмотрел укрепления Анакопии, побывал в лагере. При всей своей неприязни к архонту он не мог не отметить его умелых действий по подготовке к войне. Под конец патрикий даже смягчился и говорил с ним почти дружески, но тут вдруг лицом к лицу столкнулся с Гудой и Богумилом. Он видел их еще на площади во время торжественной церемонии; тогда уже они показались ему знакомыми, но в то время было не до них.

— Откуда у тебя эти люди, архонт? Это воины священного Палатия, — Лонгин локазал на побратимов.

Лонгин подошел к Богумилу и в упор посмотрел на него. Тот ничем не выдал своего волнения, но у патрикия хорошая память.

— Я узнал тебя, славянин, и этого тоже,— он показал на Гуду. — Архонт, эти люди провинились перед императором и должны быть наказаны. Прикажи их заковать и отправить на мой корабль.

Богумил угрюмо смотрел на Лонгииа. Рука Гуды потянулась к мечу. Леон предостерегающе взглянул на побратимов. — Патрикий Лонгин, разве ты уже не наказал их, продав в рабство на корабль гребцами? Дважды за одну и ту же провинность не наказывает даже Божественный император. Я купил этих людей у камаритов, и они теперь мои. Я заллачу тебе за них, если хочешь, но отдать не могу. Они верно служат мне. Если я отдам их тебе, мой народ будет презирать меня за вероломство.

Патрикий понял: архонт не отдаст воинов, брать же за них плату второй раз не решился.

— Благодарите архонта, — процедил он сквозь зубы.

Гуда и Богумил понимающе переглянулись. Оба низко поклонились Леону, который и без того знал, что побратимы преисполнены к нему благодарности, потом обнявшись, пошли в свою хижину.

— Я тебе говорил: архонт не выдаст нас патриюию, ты же хотел спрятаться, как барсук в норе, — сказал Гуда.

— Проклятый патрикий хотел проглотить нас, да подавился, — ответил Богумил.

Побратимы рассмеялись.

5

Кончились торжественные молебны, пиры, смотры и военные игры, которыми ознаменовалось провозглашение Леона архонтом Абазгии. Лонгина провожали с почетом — все население Анакопии высыпало на берег. Как только корабль отчалил и народ стал расходиться, Леон сказал с облегчением: — Пора и за дело. — Потом повернулся к Богумилу. — Ты верно послужил мне и теперь свободен. То, что обещал, выполню: достойную награду получишь.

— Князь, ты даровал мне свободу. Разве может награда быть больше? — сказал он. — Моя жизнь и меч принадлежат Анакопии. Почто же отсылаешь меня, когда у ее порога война? Дозволь рядом с побратимом биться за тебя и Анакопию.

Гуда радостно посмотрел на Богумила. Он не умел словами изливать свои чувства, зато это умели его глаза. Потеплел и взор Леона.

—Не хочу тебя неволить, но не скрою: отрадно мне слышать твои слова. Будь по-твоему — оставайся, сколько сочтешь нужным. Но теперь ты будешь при мне — поможешь готовить Анакопию к осаде. Тебя же, — Леон повернулся к Гуде, — назначаю начальником военной школы. Помощником тебе — Ахра. Веди людей в лагерь и продолжай учения.

— Благодарю за великую честь, апсха! — Гуда с достоинством поклонился, построил начальников десятков и, отсалютовав Леону мечом, повел их в лагерь. Федор молча наблюдал за всем этим. В нем боролись противоречивые чувства: он восхищался умением брата завоевывать преданность людей и в то же время в нем росла на него обида.