Держава (том второй)

— Ну, и кто сюда ещё приезжал, еврейский ты наш Миклухо—Маклай, — с иронией глянул на Бобинчика—Рабиновича, Ицхак.

— Гоголь, Тютчев и даже Лев Толстой тут были… А чего обзываешься–то? — вскочил Бобинчик. — Хватит мою фамилию коверкать.

— Если обидел, извини, Гад. Честное слово, не хотел, — ехидно ощерился худой, сутулый и, ко всему, хромой еврей. — Главное, у нас есть деньги, за которые можно жрать этих не кошерных морских гадов.

Бобинчик недовольно засопел.

— Надеюсь, намёков здесь нет?

— Какие намё–ё–ки, Га–а–д? — развёл в стороны руки Ицхак. — Голая правда. Кроме денег, в Бунд пошла еврейская молодёжь. На Западе, здесь вот, — топнул ногой, — сильно пошатнулся имевший место антисемитизм. Ведь в средние века западные гои перебили тысячи евреев… О чём сейчас стараются забыть, на полном серьёзе называя Россию царством зла. В сравнении с западным прошлым, на востоке мы в шоколаде живём.

— А черта осёдлости? — вскинулся Хаим.

— Черта осёдлости сохраняет нашу самобытность, — подошёл к окну и глянул на улицу Ицхак. — Ведь здешние, западные евреи, уже не евреи… Космополиты… Евреи, в высшем смысле этого слова, остались только в России. А на Западе — жиды!

— Дождёшься, Ицхак, что когда–нибудь свой же брат–еврей тебя и пристрелит, — уставился на товарища Бобинчик—Рабинович.

— Типун на твой жирный язык, Гад, — сплюнул Ицхак. — Теперь, думаю, после кишинёвских событий, правительство начнёт расширять черту осёдлости. Чтоб евреи попали под влияние большинства населения и приняли православие. Надеюсь, пока это произойдёт, мы сломим хребет царю и министрам, — сжал он костлявые кулачки.

— Как говорят некоторые наши товарищи, — взял слово Хаим, — в России застоявшееся, дряхлеющее правительство, не способное руководить страной.

— Много ты понимаешь, вместе со своими товарищами, — желчно перебил его Ицхак. — Россия, по приросту промышленной продукции, опережает Запад и идёт вровень с США. Особенно ускоренно развиваются машиностроение, электроиндустрия, железнодорожный транспорт. Только глупый и недалёкий человек из твоих товарищей, — глянул на Хаима, — может назвать русское правительство дряхлеющим. Пузатые русские купцы свободно оперируют такими понятиями как «коммерческий кредит», «биржа», «дивидендная бумага» и «Онколь». Бобинчик, ты знаешь, что такое — онколь?

— Что–нибудь вкусненькое, — не задумываясь, ответил тот.

— Ага! Седло устрицы, — хмыкнул Ицхак.

— О-о! Седло барашка-а, — зачмокал губами Бобинчик и поцеловал сжатые кончики пальцев. — Прелестное кошерное сёдлышко…

— Тьфу! Миклухо—Бобинчик… Ты можешь ещё о чём–нибудь с таким интересом рассуждать, кроме жрачки.

— Могу! Денежки! И хватит коверкать мою фамилию. Я — Бобинчик—Маклай! — замер, вытаращив глаза.

— У–у–а-аха–ха–а! — зашлись от смеха его друзья.

— Га–адский папа-а.., — вытирал глаза Хаим. — Во отмочил! Миклухо—Рабинович, уа–ха–ха-а, — вновь захохотал он.

— А чего, дряхлеющее правительство? — вобрав живот и выпучив глаза, вроде так выглядит умнее, — попытался отвлечь Ицхака от смеха по поводу своей дворянской фамилии.

— Правительство? — отсмеявшись, на секунду задумался тот. — Правительство не дряхлеющее, а разобщённое. У министров нет согласованности в управлении страной, и каждый из них как бы — сам по себе… Видит выгоду своего министерства, но не всей страны в целом. И часто действия одного ведомства противоречат другому. Председателю Комитета министров они, практически, не подчиняются. Он не координирует их действия. Вот отсюда и разброд.

— Ицхак, — елейным голосом поинтересовался Бобинчик—Рабинович, ты случайно не засланец царского правительства? — с сомнением оглядел сутулого еврея. — Так сильно хвалишь Россию.

— Противника нельзя недооценивать… А то проиграешь битву!

— Шумим, братцы, шумим? — навестил ставшую неразлучной троицу бундовцев их товарищ по партии Вольф.

После взаимных приветствий и рукопожатий, маститый партиец, с плохо скрываемым презрением оглядев Хаима с Бобинчиком, обратился к Ицхаку:

— Как всем известно, думаю, даже и полиции, семнадцатого июля в Брюсселе, мы открываем Второй съезд российской социал–демократии, — вновь оглядел Хаима с Бобинчиком, и почему–то тяжко вздохнул. — Вы — наши герои. Мы кооптировали вас в Заграничный комитет Бунда, делегатами от которого на съезд прибудут товарищи Гофман и Гольдблат… Это их псевдонимы. А фамилии — Коссовский и Медем. Скоро я вас с ними познакомлю.

— Для тех, кто не знает, — тоже презрительно глянул на дружков Ицхак, — товарищ Арон Иосифович Вольф принимал участие в подготовке и проведении Первого съезда в Минске.

— Да, да, — покраснел тот от удовольствия. — Правда, тогда жил и работал под своей фамилией — Кремер. Все восемь делегатов были друзья… И евреи… Мы первые начали объединять революционеров. Важнейшим результатом съезда стало провозглашение РСДРП. Правда, название партии предполагалось сделать без слова «рабочая», так как только один из делегатов мог считаться рабочим — часовщик Шмуэл Кац… Ни Мутник, ни я, ни Тучапский, ни Петрусевич или Видгорчик с Эйдельманом рабочими не являлись.., но, подумав немного, уже после съезда члены ЦК успели решение подправить… А то бы получилась Российская социал–демократическая еврейская партия, — тоненько захихикал он. — РСДЕП. Сейчас в Бунд входят два социал–демократических профсоюза, которые вам поручается курировать: союз щетинщиков и союз кожевенников.

— Создавай союз любителей гифилте фиш, — зашептал Бобинчику Хаим, панибратски ткнув его локтем в бок, — а пока курируй кожевенников. А я возьму на себя щетинщиков, — довольно потёр ладони Хаим.

— Чего вы там шепчетесь? — подозрительно воззрился на товарищей Ицхак, приудобившись на стуле и закинув ногу на ногу.

— Поделили обязанности, — почтительно выпучился на Кремера Бобинчик.

— Молодцы! — поймал его взгляд Арон Иосифович. — На съезде БУНД ребром поставит вопрос о своей особой роли в партии. На этом съезде подавляющее большинство составляют НАШИ… Я не беру ЦК или Заграничный комитет Бунда. Но даже от группы «Освобождение труда» кроме Плеханова прошёл Дейч. От «Искры» — Мартов… Но мы–то знаем, что он Цедербаум. От Заграничного союза русских социал–демократов: Мартынов и Акимов… А на самом деле они — Пиккер и Махновец. От Петербургского комитета — Горский. Он же — Шотман. От Московского комитета — Белов и Сорокин… А ежели копнуть, то они тоже НАШИ… Цейтлин и Бауман. От Одесского комитета — Залкинд—Землячка и Зборовский. Тут всё ясно… Одесса — наш город. Но даже от Донского комитета представлены казаки: Драбкин и Локерман…

— Как сказал великий пролетарский писатель Максим Горький: «Казак Локерман — это звучит гордо!».

— Не юродствуйте, — перебил Бобинчика Кремер.

— Тихо ты, — вновь ткнул под рёбра Бобинчика—Рабиновича Хаим. — Вольф — это значит — Волк. Не высовывайся, а то съест без подливы…

— От Союза горнозаводских рабочих — Мошинский, — перечислял «своих» Арон Иосифович. — От Екатеринославского: Мандельштам и Галкин.

— Малкин—Галкин тоже наши? — поинтересовался Хаим.

— Тихо ты! — с удовольствием ткнул его под рёбра Рабинович. — Сиди в своём союзе щетинщиков и не высовывайся.

— Все наши! — улыбнулся Кремер. — От Уфимского — Крохмаль и Мишинёв. Мишинёв — рабочий. Здесь, за границей, известен как Петухов.

«У всех двойные фамилии, — загрустил Бобинчик—Рабинович. — Этот — Вольф—Кремер. Тот — Мишинёв—Петухов», — вновь сосредоточился на перечислении делегатов.

— … От сибирского союза — Мандельберг и Троцкий—Бронштейн… вот они–то — местечковые… Могут всё нам завалить.

— Да они все местечковые, — нахмурился Ицхак. — Каждый на себя одеяло потянет…

«Или, яснее сказать, гифилте фиш первым сожрёт», — изменил на понятный образ вонючее одеяло Бобинчик.

И был прав. В конце концов, так оно и получилось. Никакого особого места Бунду не досталось.

Ясное дело, делегаты съезда не доверили одной организации представлять всех евреев. А остальные что будут делать?